Глава 2.
Не стоило и сомневаться, что мужчина, участвовавший в рекламном ролике, умер через пару дней. По словам врачей, чувствовал он себя хорошо, словно был вполне здоров. Но каждый день у него брали анализы, которые показывали обратное – вирус все еще был в его организме. И вот, на пятый день заражения, он умер.
Я проводила с пациентами столько, насколько хватало сил. Я стала сидеть с ними все дольше и дольше: сначала двадцать минут, затем пол часа, час, одну женщину я продержала за руку около двух часов. Вирус подавляет иммунитет, но мой дар способен помочь организму пациента «разбудить» его. Но вирус вертится, как уж на сковородке – он всегда находит способ, как обойти естественную защиту нашего организма, наш иммунитет. И даже мой дар не способен сделать иммунитет сильнее вируса.
Во всех неудачных экспериментах я виню себя. Словно в смерти каждого пациента была виновата я, а не вирус. Ведь это я не могла им помочь, вылечить их. И я не понимала почему. Мои обмороки после так называемой терапии стали все короче и короче, словно я сама научилась оставлять себя в ясности сознания. Но, несмотря на то, что сил моих изо дня в день становилось все меньше (особенно после четырех-пяти пациентов в день), ночью уснуть я все же не могла. Слишком много мыслей было в моей голове.
Ясно, что у легионеров есть что-то такое, что помогает им не заражаться вирусом. Наверняка ученые, специализирующиеся на вирусах, смогут найти это что-то в нашей крови. Но всеми ими командует Константин, бывший профессором вирусологии до того, как его назначили генералом. Его мотивы до сих пор мне не понятны – с одной стороны он разработал вирус, способный уничтожить все население Омеги, а с другой теперь пытается все исправить и спасти город. Либо спасение Омеги его не интересует, и он просто умело играет свою роль. От этого становится ясно, почему разработка вакцины идет так медленно.
После очередной бессонной ночи под глазами у меня залегают темные круги. Я подношу руки к лицу и с помощью своего дара привожу лицо в порядок, придаю ему свежесть. Сегодня мне нельзя выглядеть уставшей. Сегодня мы с Максом присоединимся к повстанцам.
«Сбежать» из Дома Крови не составляет нам труда. Один день в неделю у каждого легионера является выходным, и так совпало, что у нас с Максом выходной в один день – четверг. Хотя мне кажется, что это не простое совпадение – Максимилиан ведь любимчик у Константина, от чего у него всегда было больше привилегий, чем у других членов Лиги. Возможно, он и попросил Константина назначить нам один и тот же день, чтобы, как он сам выразился, «тусоваться» вместе.
И выходной день как нельзя кстати подходит для встречи с повстанцами.
Обычно все время мы проводим в моей или Макса комнате, поэтому, если мы вдруг пропадем, быстро никто не спохватится. Через задний ход на парковку, где Макс уже заранее подготовил машину. Водит он плохо, заранее предупреждает меня Макс, потому что учился лишь на симуляторе. Но в нашей машине есть что-то типа автопилота – робот, который помогает в управлении. С такими технологиями Максу справится легче, я это знаю.
Улицы города необычно пусты, ведь в Омеге объявлен карантин. Не снуют туда-сюда бесконечные пешеходы, редко встречаются автомобили. Больше половины населения закрылось в своих домах. Если и встречаются прохожие – рабочие, не отправленные на карантин – то они носят медицинские маски.
Мы направляемся в сектор трущоб – раньше здесь были фабрики и заводы, но теперь остались лишь развалины, где обитают неприкасаемые. Меня удивляет грязь на дорогах, отсутствие у прохожих масок и вообще наличие пешеходов на улицах. Неприкасаемые, что, не знают про вирус? Я замечаю, что в этом секторе почти нет экранов – постоянных атрибутов любой улицы Омеги. И многие неприкасаемые не имеют телевизоров – откуда им знать последние новости? Они могут быть больны вирусом и даже не знать, что это за болезнь свела в могилу их друзей и родных.
Мы останавливаемся возле громоздкого кирпичного здания. В прошлом это могла быть фабрика, но сейчас здание представляет собой пустые развалины. Тем не менее, здесь достаточно сумрачно, чтобы скрыть то, что происходит внутри.
Мы с Максом пришли первыми – кроме нас здесь никого нет. Эхо от наших шагов гулко расходится по зданию, раздается все дальше и дальше в глубине кирпичных стен. Меня пробирает озноб – здесь очень сыро и зябко. Я потираю ладони друг о друга, чтобы хоть как-то их согреть. Мой дар всегда спасает меня в стрессовых для организма обстоятельствах, в том числе не дает организму перегреться или переохладится. Но чувство холода я от этого не потеряла – видимо, у этого чувства есть и психологическая основа.
Макс же выражает собой полную невозмутимость. Он говорит мне, что повстанцы сообщили ему лишь место и время, но не более. Нам остается лишь ждать.
Люди иногда напоминают своим поведением животных. Вот и повстанцы напомнили мне крыс, когда они друг за другом начали появляться из темных углов. Интересно, они бесшумно пробрались в полутьму здания после нас или все время прятались в темноте? Но я боюсь задавать вопросы, также отчасти боюсь и этих людей. Я считала, что они больше всего подходят на роль союзников, мечтала присоединиться к их команде, но на деле я стала их опасаться. Темная, потрепанная одежда, какую обычно носят неприкасаемые, пятна грязи на немытых телах, темные очки и маски, закрывающие нижнюю половину лица – истинный их вид или умелый камуфляж? Они были совсем не похожи на Камиллу и Джулиана, своих предводителей. Действительно ли им можно довериться? Ведь даже самые близкие порой оказываются предателями.
Они окружают нас, становясь в круг. Их не больше пятнадцати, причем среди них парни и девушки разных возрастов, насколько можно судить по телосложениям.
Вперед выступает самый высокий из них. Видимо, он занял место предводителя в отсутствие Камиллы и Джулиана. Он протягивает Максу руку для рукопожатия. Более-менее дружелюбное начало.
– Я Грозный, – произносит мужчина. Я задумываюсь, правильно ли я расслышала или это маска приглушила звук его голоса. Видимо, повстанцы не рискуют называть свои подлинные имена и используют прозвища.
Но после слов Макса мои сомнения полностью развеиваются.
– Я Мститель, рад встрече.
Если все называют тебя Мстителем, просто бессмысленно брать другое прозвище.
Грозный поворачивает голову в мою сторону.
– А это та самая дарованная?
– Обычно, ее называют целительницей.
– Слишком мудреные прозвища, – бурчит одна из девушек. Она низкого роста, но, судя по голосу, она примерно моя ровесница.
– А что ты предлагаешь, Норка? – спрашивает у нее Грозный.
– Ну, Звезда Новостей, например. Легионерша До Мозга Костей. Не знаю. Ты у нас спец по прозвищам.
– Как насчет звать ее просто Другая? – предлагает Грозный. Уверена, под маской прячется усмешка. Почему они так презрительно ко мне относятся?
– А можно я сама буду решать, какое прозвище мне больше подходит, – спрашиваю я, не скрывая презрения.
– Ты и так много на себя берешь, – бросает мне Норка. – Еще ни разу нас не встречала, а уже возомнила себя частью команды.
Я не понимала, что она имеет в виду. Как сама могла судить, я пока что ничего не делала по отношению к повстанцам, ни полезного, ни вредоносного. Но они смотрели на меня так, словно я уже успела предать их. Легионерша до мозга костей… Меня пробирает дрожь, но я стараюсь не показывать ни единой эмоции. Им не нужно знать, что я их боюсь.
– Что такого я вам сделала? – задаю я вопрос напрямую, придав своему голосу хладнокровия.
– Ты считаешь, что тот факт, что ты хочешь спасти Пулю и Старичка, отменит все то, что ты сделала для генералов, – отвечает Норка. – Но это не так. Ты живешь не в сказке, где можно быть героем для всех.
Я догадываюсь, что под прозвищами Пуля и Старичок она подразумевает своих предводителей, Камиллу и Джулиана. Еще я понимаю, что повстанцы видят в моем поступке обман. Якобы я хочу спасти их предводителей только для вида, а на самом деле преследую свои личные цели. Поэтому они так негативно отнеслись к тому факту, что я хочу спасти и Андреаса.
– Мы уже это обсуждали, – вступает в разговор Макс. Он явно тоже возмущен тем, как повстанцы ко мне относятся. – Она хочет помочь вам точно так же, как и я. Мы преследуем одни и те же цели.
– Она умелая игрушка генералов, – продолжает Норка. Она начинает действовать мне на нервы. – С чего это ей помогать нам, повстанцам?
– С того, что ее мать тоже была из числа повстанцев. Она – дочь Лайлы.
Повстанцы замолкают, даже Норка теряет дар речи. Грозный тоже замялся. Он даже вроде бы прошептал «извини, мы не знали». Вот и все, что им важно знать, чтобы поменять свое отношение ко мне? Видимо, мою мать повстанцы чтят гораздо больше, чем я думала.
– Думаю, нам пора перейти от пустых разговоров к разработке плана, – говорит повстанцам Макс. – Мы и так потеряли много времени.
Мы следуем за повстанцами по самым темным, укрытых тенью старых полуразвалившихся зданий улочкам. Нам с Максом повстанцы выдали грязные плащи, очки и маски, как у них – дабы мы не выделялись на улицах сектора неприкасаемых. Грозный шествует впереди; иногда он останавливается и смотрит за угол, после чего либо подзывает нас продолжать следовать за ним, либо разворачивает нас в другую сторону. Макс сказал, что и на некоторых улицах трущоб установили камеры. Их здесь очень мало, но наша группа явно покажется очень странной и подозрительной если нас заметят.
Я еще раз удивляюсь, насколько забиты трущобы. Этот сектор является самым густонаселенным из всех секторов Омеги. Слишком много неприкасаемых скопилось на такой маленькой по сравнению с другими секторами территории. И, хоть они и обязаны соблюдать меры карантина, предпринятые генералами, многие все же скопились на улицах. Даже слишком многие. Женщины, сидя прямо на голой земле, баюкают на своих руках малюток, перепачканных грязью. Мужчины в лохмотьях склонились над маленькими кострами, разведенными для того, чтобы согреется. Где-то вдалеке группка детей склонилась над спящей женщиной. Один ребенок, лет четырех, поворачивает свое лицо, когда мы проходим мимо. Оно все залито слезами и покраснело от рыданий. Женщина, видимо, его мать, не просто уснула…
Смотря на все это, я догадываюсь – люди находятся на улице вовсе не потому, что намеренно хотят нарушить карантин. Им просто некуда больше идти. В трущобах слишком много неприкасаемых, и старых заброшенных зданий на всех не хватает. На мои глаза наворачиваются слезы, так больно на все это смотреть. Хорошо, что я в очках, и никто этого не увидит.
Мы подходим к арке, а за ней лестница, ведущая глубоко под землю. Над аркой горит ярко-красная буква «М». Я уже знала, что означает эта буква. Нет, вовсе не нашего уже не такого таинственного «Мстителя». На уроках истории нам часто говорили, что раньше, когда Омега была частью большого государства с множеством городов, сообщение между ними осуществлялось по подземным поездам – метро. Система была усовершенствована, поэтому на поезде можно было добраться не только до другого конца города, но и до другого конца государства. Только, как я думала, все было уничтожено после эпидемии Вороньей лихорадки. Как оказалось, не все.
Мы спускаемся по лестнице во тьму. Грозный достает из кармана фонарик, но крохотный лучик света не может рассеять всю тьму, окутавшую нас здесь, в подземелье. Наверняка вход в метро не снесли в трущобах лишь потому, что не сносили ничего – правители Омеги словно забыли про этот район, научились не обращать на него внимания. Вопрос лишь в том, куда этот вход ведет.
Мы идем по туннелю, но при освещении фонарика видно лишь, что туннель уходит все глубже и глубже во тьму. Один раз нам встретился поворот – на стене, всего на пару секунд освещенной светом, я заметила замысловатую схему. Это наверняка была карта метрополитена государства Альфа до начала эпидемии. Будь я здесь одна, то остановилась бы на пару минут, дабы изучить карту. Но у повстанцев в планах нет времени на удовлетворение моего любопытства.
Мы минуем еще один поворот, спускаемся по лестнице, а я начинаю чувствовать себя в лабиринте. Сама я вряд ли смогу найти дорогу назад, а это делает меня сродни пленнице, заточенной глубоко в подземной темнице.
Я замечаю, что мы шагаем уже вовсе не по туннелю. Эхо наших шагов стало не таким гулким, а стены больше не смыкаются вокруг нас плотным кольцом. Но рассмотреть место, в которое мы попали, мне не удается – Грозный светит лишь прямо перед собой, а темнота настолько непроницаемая, что не зги вокруг не видно.
Грозный поворачивает и спрыгивает. Я понимаю, что мы стояли на платформе, но теперь нам следует повторить за временным предводителем повстанцев. Далее мы вновь следуем в туннель. Земля под нами неровная, и я часто спотыкаюсь. Остальные повстанцы же идут более-менее ровно. Я замечаю, что все они уже сняли свои очки. А о своих я совсем забыла. Я быстро стягиваю свои темные очки, и темнота становится совсем чуточку, но все же не такой непроглядной. Вот дурочка.
Неожиданно для меня свет фонарика Грозного освещает нечто громадное, сделанное из железа и выкрашенное в ярко-красный цвет. Вытянутое в длину, с множеством окошек на всем своем протяжении, мне оно напоминает лишь одно. Никогда не видимое вживую, но часто встречаемое в книгах.
– А вот и наш поезд, – произносит Грозный, обращаясь, видимо, к нам с Максом. – Правда, он пока что не ездит, но служит нам подходящим укрытием.
Передав фонарик стоявшему рядом повстанцу, Грозный хватается за раздвижные двери и открывает их, растягивая в разные стороны. Войдя внутрь, он дергает за какой-то рычаг. Раздается скрежет, и поезд загорается тысячей огоньков. От такого яркого искусственного света начинает резать в глазах, особенно после тьмы, которую нам пришлось преодолеть.
Вслед за Грозным входят и остальные члены команды, а затем и мы с Максом. Мы вновь следуем за Грозным, теперь уже – вдоль вагонов, все дальше и дальше к концу поезда. Вагоны на удивление чисты – все же здесь поддерживают порядок. Безупречно отполированные столики вытянулись на протяжении первых вагонов; возле столиков – большие удобные кресла, все в одной цветовой гамме – красной и синей. Далее следуют спальные вагоны, или скорее вагоны для «кучки богачей» – насколько я могла судить по слухам, поезда-то были скоростные, достигали своей конечной станции максимум за три часа. За это время лишь человек из превосходного класса захочет поспать на удобном ложе, а не в кресле. А потом я вспоминаю, что в те времена еще не было каст – были просто люди богатые и бедные.
Между двумя вагонами, прежде чем продолжить следовать за повстанцами, я останавливаюсь у карты-схемы, похожей на ту, в туннеле, только размером поменьше. Я рассматриваю линии – каждая своего цвета, обозначает свой маршрут. В центре карты – красная окружность. На легенде карты обозначено, что красный – цвет столицы, Омеги. От Омеги же линии расходятся в разные стороны, к другим городам. Я ищу синюю линию, обозначение маршрута, по которому когда-то ходил поезд, в котором мы сейчас находимся. Найдя то, что я ищу, я слегка вздрагиваю. Синим цветом обозначался город Бета.
Что это – совпадение? Или название команды было выбрано потому, что база повстанцев находилась в поезде, когда-то соединявшем Омегу с Бетой?
Кто-то подталкивает меня сзади – это был Макс – я прохожу вслед за повстанцами в следующий вагон. Наконец, мы достигаем цели.
Этот вагон не похож на другие: визуально он больше и напоминает, скорее, зал совещаний, нежели вагон для комфортных поездок между городами. Окон здесь нет, а стены отливают металлическим блеском – они не окрашены в красный либо синий, как в других вагонах. В центре стоит большой квадратный стол; вокруг расположились стулья, но их всего восемь. На одном из стульев усаживается Грозный, другой занимает Норка, еще четыре стула оказываются заняты. Остальные повстанцы располагаются вокруг стола стоя. В итоге свободными остаются лишь два стула. Нам предлагают занять эти места. Сначала я подумала, что их специально освободили для нас с Максом, но затем поняла – мы здесь временные гости, обычно на стуле восседают Камилла и Джулиан.
Усевшись (или встав на свое место), повстанцы снимают камуфляж. Маски и платки, обернутые вокруг головы, летят на пол. Здесь место, где можно раскрыть все свои секреты. Когда я смотрю на Грозного, сидящего за столом напротив нас с Максом, то чуть не вскрикиваю. Я и подумать не могла, что встречала его раньше. Он гораздо старше всех оставшихся в «Бете» повстанцев, ровесник Камиллы.
Заметив, с каким страхом я взираю на Грозного, Макс незаметно кладет руку мне на колено. Я смотрю ему в глаза, полные недоумения; мои же явно полны страха. Как объяснить ему, что я с детства боюсь взгляда тех разноцветных глаз?
Грозный же остается невозмутим. Грубые черты лица и густые брови делают его лицо строгим; ему как никому подходит это прозвище – Грозный. Он обводит взглядом всю свою аудиторию, полную решимых ребят-подростков, которые готовы бороться за свои права. Мне интересно, кто из них к какому классу принадлежит. Грозный, являясь охранником, принадлежит к касте Лиги Крови, как Макс, как и я сейчас. А есть ли здесь «середнячки», каковой была и я когда-то? А выходцы из старшего или даже превосходного класса? Сложно сказать, ведь сейчас практически все они выглядят как неприкасаемые, в своих потрепанных одеждах и с перемазанными сажей лицами.
Но, как оказалось, Грозный – не единственное знакомое мне лицо среди повстанцев. Подле него я замечаю сына Даниила Славского, того самого парня, который учился в нашей школе и которого я спасла. Он был моим самым первым пациентом, если можно так сказать. Он встречается со мной взглядом, но не выражает ни единой эмоции. Хоть бы спасибо сказал, что ли.
– Сегодня на собрании мы можем лично приветствовать Мстителя, – начинает Грозный. Мне до сих пор страшно, хотя я не понимаю, отчего его боюсь. – Он столько для нас сделал на расстоянии, что мы даже прозвали его «Предводителем на удаленке».
Повстанцы издают смешки, Макс тоже улыбается, но вот мне не до смеха. Я чувствую себя очень непривычно в этой компании. Чтобы не глядеть на Грозного, я смотрю на Норку. Она сидит от него справа, скрестив руки на груди. Она действительно моя ровесница – ей точно не дашь больше восемнадцати. Мне самой через несколько месяцев будет семнадцать. Как и Андреасу, ведь мы родились с ним в один день. Я не хочу, чтобы он справлял свое семнадцатилетие в тюрьме. Если его с отцом не казнят до этого.
– Что ж, у нас есть и еще одна гостья, которая сыграет нам на руку во время наших операций, – продолжал тем временем Грозный. – Поприветствуем Девочку Без Имени!
Он взрослый и должен был бы быть серьезнее, но шутки у него, как у смазливого мальчика-подростка. А мне становиться стыдно. Они так открыто надо мной смеются, и это мешает мне сосредоточиться.
Хорошо хоть, Грозный быстро меняет тему:
– Шутки шутками, а действовать надо. Конечно, у нас есть Мститель со всеми его доступами к базе данных, да и у меня есть опыт вызволения наших ребят из тюрьмы.
Произнося последнюю фразу, Грозный взглянул на Славского, стоящего позади. Я помню, как пара охранников скрутила ему руки и потащила прочь со школьного двора. Грозный тоже был там и, думаю, все видел. Никто тогда еще не знал, кем я стану сегодня. Возможно, если бы тогда все сложилось по-другому, если бы я знала, кем был Грозный, я бы присоединилась к «Бете» уже тогда. Я бы никогда не попала в Лигу, и мне не пришлось бы быть куклой в руках генералов. Но что гадать, как все могло бы быть. Что было, то было.
– Но в этот раз речь идет не просто о мальчишке-повстанце, а о серьезных политических врагах генералов. У нас есть план тюрьмы, и мы знаем, где держат наших предводителей.
Он нажимает какую-то кнопку на крышке железного стола подле себя, и стол загорается. Я понимаю, что экран встроен прямо в железный стол перед нами. На экране появляется тот самый план тюрьмы, о котором шла речь. Одна комната выделена красным цветом – камера Джулиана, как гласит подпись. Камера Камиллы подсвечивается желтым – она чуть дальше по коридору. Их отделяют всего две камеры, и я надеюсь, что в этих двух камерах заключены Андреас и его отец. Уточнять у повстанцев я не собираюсь – вряд ли мне ответят.
– План таков: наша «приманка» войдет в нужный коридор, где усыпит охранников, а затем…
– Постой, постой, – перебивает Макс. – Приманка?
Он явно сам еще не посвящен в их планы.
– Да, у нас есть человек, даже два, которые запросто могут сказать генералам, что хотят посетить тюрьму.
Речь идет, безусловно, о нас с Максом.
– Но так как ты рискуешь после этого потерять свой авторитет в глазах генералов, приманкой будет Безымянная. Ей проще будет соврать, что она знать не знала о набеге.
Мне хочется вступить в разговор, выразить свой протест. Я помню одно из условий Михаила: я могу вернуться в Лигу, если прекращу все связи с повстанцами. Если генералы узнают, что я помогаю «Бете», моя песенка в Лиге Крови спета.
– И как, по-вашему, она должна усыпить охрану? – спрашивает Макс. Надеюсь, ему, как и мне, повстанцы нравятся все меньше и меньше.
Грозный заговорщически улыбается.
– А вы думали, ее дар можно использовать лишь во благо?