Автор начинающий, трепетный и боязливый. По образованию психолог, по профессии… да кем только не приходилось работать. Бухгалтером, аудитором, финансовым директором и просто директором. Выпускник литературных курсов «Мастер текста». Писательствую понемногу, по мере сил и скромной фантазии. Мне нравится рассказывать историии, надеюсь, они Вам понравятся.
https://ficwriter.info/polzovateli/userprofile/%D0%90%D0%BB%D0%BB%D0%B5%D0%BD.html
В «лихие 90-е» Ираида, по ее собственному определению, жила простенько, бедненько, но захватывающе.
Институт, в котором Ираида прослужила двадцать три года и была отправлена на пенсию досрочно, загнулся первым. Завод мужа Ираиды, Пал Палыча, держался из последних сил, цепляясь скрюченными пальцами безденежья за обширную недвижимость.
Основным добытчиком в семье стала Ираида. Только пенсионеры могли отстаивать километровые очереди, чтобы отоварить талоны на продукты. Пал Палыч специализировался на мясе и водке. Считалось, что добыча этих ингредиентов продуктовой корзины – суровое мужское дело. Прожить без водки было немыслимо! За жидкую валюту чинились все, что ломалось, и обменивалось то, что иначе достать было невозможно. Рассказ Пал Палыча о грандиозном походе за водкой напоминал летописи о Ледовом побоище на Чудском озере. Самый острый момент схватки за прилавок описывался словами «и тут они как попёрли свиньей с фланга…».
Однажды Пал Палыч, заняв очередь в магазине с вечера, к утру принес кусок мяса. Вся семья собралась на кухне, созерцая мясо в почтительном молчании. Это было сильно. Ираида остро осознала, что ощущала первобытная женщина, когда первобытный мужчина – грязный, потный, усталый, но довольный – вволакивал в пещеру часть мамонта. Вербально общее чувство восхищения Пал Палычем выразил сын Костик, процитировавший из неизвестного источника – «и приходили воины племени к вождю Тембухтамбу и говорили ему – ВАУ!».
В случавшиеся иногда минуты упадка сил и уныния Ираида поддерживала своих мужчин как могла:
– Пока у Буша остались «ножки», мы точно не пропадем. А когда они закончатся – должно же такое случиться, сколько их там у него в самом деле! – то и тогда не пропадем. Лично я знаю четыре отличных рецепта блюд из крапивы…
Мужчины старались соответствовать. Сын Костик занялся бизнесом – продавал котлы и водогреи. В его фирме были директор, менеджер, кладовщик, водитель, экспедитор и грузчик. Все эти должности совмещал Костик в одном своем лице. Вот только секретарши не было. Потому что секретарше пришлось бы что-то платить – а этого финансирование бизнеса уже не предусматривало. В секретарше же ощущалась острая необходимость. Мобильные телефоны тогда еще были редкостью. У Костика сердце разрывалось, когда он, мотаясь по городу целый день, представлял, какое количество потенциальных клиентов ломится в его фирму, мечтая приобрести котлы и водогреи. Он прямо видел, как пластмассовый желтый корпус старенького телефона сотрясается на столе в пустом офисе от звонков жаждущих покупателей.
– Так дальше продолжаться не может, – решила Ираида, критически осмотрев измотанного сына. – Если мы ожидаем здоровых внуков в перспективе, мальчику таки надо немного помочь. Зачем нам в семье истощенные неврастеники…
Так Ираида водворилась в офисе Костика в качестве бесплатной секретарши – с пуховой шалью, серыми валенками и томиком Мопассана. Сын провел с ней вводный курс молодого бойца, который сводился к тому, чтобы у всех звонящих и приходящих узнавать имена и телефоны и записывать все самым подробным образом. Однако Ираида подошла к вопросу основательно. Она досконально изучила все рекламные проспекты и технические паспорта, которые прилагались к продукции. Бизнес Ираида полагала исключительно серьезным делом.
Офис располагался в бывшей конюшне когда-то замечательной усадьбы на Галерной улице в Петербурге. Несмотря на революции, войны и перестройки конюшня сохранилась. По углам денников, волшебным образом преобразованных в кабинеты, красовались резные столбики коновязи. Вмурованные намертво в стены, висели тяжелые железные кольца, украшенные львиными мордами и вензелями. Доски пола проседали и пружинили под ногами, скрипели на разные лады, стоило войти в длинный коридор через тяжелые деревянные двери. Иногда пол скрипел сам собой, и тогда казалось, что по коридору скользят полупрозрачные тени. В темных углах плохо отапливаемого помещения временами как будто бы кто-то вздыхал, гулко переступал и всхрапывал.
Обживание конюшни Ираида начала с того, что поставила в угол блюдечко с молоком. На немой вопрос в изумленных глазах сына деловито пояснила:
– Ну а как же – мы в гости пришли. Домовые молоко всегда любили.
На лице Костика мелькнуло сомнение, так ли уж нужна ему секретарша. Но отступать было уже поздно. Ираида наладила абажур на настольной лампе и установила чайник на электрическую плитку. Затем на канцелярском столе из обшарпанного ДСП разложила узорную салфеточку, а на салфеточку пристроила голубое блюдце с чашкой из полупрозрачного костяного фарфора и серебряную ложечку. Укуталась шалью, открыла пухлую книжку и приготовилась трудиться.
В этот день почему-то никто не позвонил. И на следующий тоже. Ираида обзавелась еще одной книжкой и большой банкой кофе.
Вместо домового на молоко в блюдце пришла большая серая крыса с намеком на интеллигентный белый галстук-бабочку на грудке. Она деловито залезла на самый большой образец продаваемого изделия, села на задние лапки, старательно вылизалась и посмотрела на Ираиду подвижными черными глазками. Ираида нарекла ее Лариской и скормила крошки от печенья. Лариска стала внештатным сотрудником фирмы, честно отбывала рабочий день и вела себя исключительно порядочно – по столу не бегала, по углам не гадила, продукты не таскала и терпеливо слушала чтение вслух про Милого друга.
Так прошло около недели. Идиллия Ираиды и Лариски грубо нарушилась пронзительным телефонным звонком. Они уже так привыкли к тишине, неспешному чтению и обществу друг друга, что этот неожиданный и резкий звук привел их в состояние, близкое к панике. Лариска тут же растворилась в тенях и скрипах коридора. А Ираида постаралась собраться, сосредоточиться и «делать уже наконец бизнес». Она сняла трубку.
– Алло, девушка, – хрипло сказали в трубке насморочным басом. – Мне бы это… как бы вам… Короче, мы с пацанами подъедем, порадуете нас?
После неожиданной «девушки» Ираида готова была сделать все, что угодно, прямо сейчас и не сходя с этого места. Она откликнулась как можно доброжелательнее:
– Ну, конечно! У нас широкий ассортимент продукции и услуг. Мы обеспечим индивидуальный подход к каждому клиенту. Уверена, вы и ваши друзья останетесь довольными. Вас интересует что-то особенное? Я не из праздного любопытства интересуюсь, а только чтобы учесть все ваши пожелания.
– Желания-то простые, как у всех, – бас хрюкнул.
– Не скажите, все очень индивидуально! – Ираида азартно подтянула к себе подсобную табличку для расчета мощности котла в зависимости от объема помещения. – Вот, например, размеры у вас какие?
– Какая, нафиг, разница? – удивилась трубка и перестала сморкаться.
– Позвольте, как же! – воскликнула Ираида. – В этом деле размер играет решающее значение. Вы же должны понимать!
– Нормально все с размерами! Вы лучше скажите – симпатичное что-нибудь предложить сможете? – бас внезапно пришел в раздражение.
– У нас все модели замечательного дизайна. И расцветка на любой вкус – есть темненькие, есть светленькие, – истово уверила Ираида, приходя в ужас от недовольства первого в ее жизни клиента.
– Дизайна… ага… – в трубке задумчиво подышали.
– Но важна же еще мощность и срок эксплуатации, – бросилась развивать успех Ираида. – Вы на какое время рассчитываете?
– Думаю, пару часов на полную мощность мы точно потянем, – в голосе собеседника промелькнуло некоторое самодовольство. – Но давайте считать на всю ночь.
– Вы предполагаете только ночную эксплуатацию? – искренне удивилась Ираида. – Что же вы собираетесь применять днем? У вас гибридная система?
– Вот сейчас я вообще ничего не понял! – рявкнул бас. – Слышь, кикимора старая, дай-ка мне кого-нибудь вменяемого. Помоложе там у вас есть?
На этом месте Ираида оскорбилась:
– Молодой человек, чем же вас не устраиваю я?! Я владею всеми необходимыми навыками и разбираюсь в вопросе не хуже других. В конце концов, я потратила на изучение предмета не одну ночь!
– А?! – тупо отреагировал телефонный голос на ее пламенную речь.
– И полагаю, кстати, что ваше знакомство со славянской мифологией крайне поверхностно, иначе бы вы не упомянули кикимору в данном контексте, – Ираиду окончательно понесло, и бизнесу она уже мысленно «сделала ручкой». – Вы бы знали, юноша, что кикимора, она же мара, чучумора, шишимора или пряха суть мифологическое существо, которое вряд ли бы сидело в холодном офисе, пытаясь продать вам котел!
Потрясенное молчание выплывало из трубки сереньким облаком. Ираида опомнилась.
– Котел?! Все это время мы говорили о котле? – придушенно хрипнуло облако. Ираида собралась было извиниться за свою непростительную вспыльчивость, но на том конце провода что-то загрохотало, повалилось и рассыпалось на множество разнообразных звуков. Трубку зажали ладонью, и звуки отдалились. Буйный гогот и мат стали слышны как через пуховую подушку.
Ираида недоуменно отстранила трубку от уха, посмотрела на нее и зачем-то в нее подула.
– Мадам?! – от Ираидиных реанимационных действий телефон неожиданно вернулся к жизни. – Вы где сидите?
– В каком смысле – сижу? – не поняла Ираида.
– Адрес вашего офиса какой, мадам? – терпеливо уточнили у нее, и Ираида вдруг осознала, что голос у собеседника вполне нормальный. Даже приятный. Довольный голос только что посмеявшегося в свое удовольствие молодого мужчины. Впрочем, сильно простуженного. Ираида настороженно назвала адрес.
– Пацаны, хорош жрать, отъехать надо… – гаркнуло ей в ухо, громко щелкнуло, и потянулись длинные гудки прерванной связи. Ираида пожала плечами – совершенно очевидно, что последнее относилось не к ней.
– Мааам, ну как так можно! – выговаривал Ираиде вернувшийся в офис Костик. – Мы же договорились – только узнавать куда перезвонить! Я бы сам поговорил с клиентом. Что за самодеятельность…
Ответить Ираида не успела. Хлипкая дверь отпрыгнула от пинка к стене, и в узком деннике стало очень тесно. Хотя вошедших было только двое, они умудрились заполнить собой все свободное пространство. Костик замер с открытым ртом, и Ираида поднялась из-за стола. В коридоре толпилось, переминалось и гулко переговаривалось еще несколько человек. Эхо их голосов и отчаянно скрипящего под ногами пола металось по длинному коридору и залетало в офис.
– Позвольте узнать, молодые люди, чем обязаны… – начала было Ираида, решительно вздернув подбородок.
– А, так это вы! – мужик с красным натертым носом в черном кашемире в пол и шелковом шарфе, болтающимся на толстой шее как банное полотенце, радостно оглядел Ираиду – от седых волос, уложенных бубликом в высокую прическу, и белой камеи, придерживающей пуховую шаль на груди, до серых валенок с кожаным подбоем. Красноносый обернулся к двери, отчего на шее собралось несколько складочек – как у шарпея. – Мужики? Эй?!
Костик сделал было попытку выдвинуться на оперативный простор. Второй посетитель, удивительно похожий на один из образцов продаваемых Ираидой изделий – такой же основательный, квадратный и как будто вырубленный из нержавеющей стали целиком, выкинул, не глядя, руку в его сторону. Широкая пятерня легко толкнула интеллигентного Костика в грудь, отбрасывая обратно. Костик припечатался лопатками к стене.
В двери вплыла, шурша упаковкой и бумажным бантом, передаваемая из рук в руки, плетеная корзина с розами. Тяжелые темно бордовые бутоны покачивались с гордым достоинством, роняя капли воды с лепестков на прозрачный полиэтилен. Изнутри полиэтилен чуть запотел, как если бы цветы там взволновано дышали.
– За кикимору, мадам! – кашемировый принял корзину из рук товарища и водрузил ее на стол перед Ираидой. – Был не прав.
Ираида потрясенно молчала. Столько цветов за один раз ей не дарили никогда в жизни. Даже на свадьбе.
– Будут вопросы, мало ли что… типа, обидит кто, набери меня, – велел мужик, укладывая визитку рядом с корзиной. – И не сиди тут одна, козлов в мире много.
Он взял руку онемевшей Ираиды, важно поцеловал, аккуратно вернул руку обратно и весело подмигнул.
– Колян, пару этих больших котлов возьми, на дачу пристрою, – распорядился мужик, ткнув большим пальцем через плечо на образцы изделий, развернулся и вышел. Кашемир плеснул за его спиной как черное крыло. Из коридора донеслось лихое:
– Погнали, пацаны!
Колян скривился на один бок, запустил руку в недра кожаной куртки, извлек оттуда толстую пачку денег, перетянутых резинкой, и положил рядом с визиткой. Затем проделал то же самое на другой бок, и пачек стало две.
– Короче, два котла пришлешь по адресу, что на визитке. Проверь, чтобы работали, не заставляй меня возвращаться, да? – квадратный указательным пальцем ухватил за нагрудный карман и отлепил Костика от стены. Пиджачная пуговка резво заскакала по полу. – И мать береги, ботаник!
Когда стих стон пола в коридоре, и входная дверь тяжко отсалютовала вышедшему посетителю, Ираида медленно опустилась на стул.
Некоторое время они с Костиком созерцали натюрморт на столе. Пачки денег были чудо как хороши рядом с корзиной роз. Визитка блестела золотом букв по черному лаку и смотрелась как вишенка на торте.
– Сына, – задумчиво произнесла Ираида. – Я же могу рассчитывать на скромные комиссионные с этой продажи, как ты полагаешь?
Пишу мелодрамы, в которые порой вплетаю детективную линию. Мои герои ищут ответы на главные жизненные вопросы, а истории, которые с ними случаются – всегда с непредсказуемым финалом. Когда рождается роман, публикую его с продолжением в своей группе ВК: https://vk.com/luchshie_romany, чтобы все желающие могли читать и комментировать. Также мои книги вы можете найти на ЛитРес: https://www.litres.ru/svetlana-gimt/.
Рассказ «Домик для Барби» был написан «вдогонку» к моей книге «Игра в полнолуние». Любаша – одна из ее героинь, но в романе она намного взрослее. Если вас заинтересует ее судьба, вы сможете узнать о ней из этой книги.
К вечеру в доме Полонских ожидали гостей.
Десятиклассница Любаша рано вернулась из школы, и ещё в подъезде учуяла запах отварного языка: мясной, пряный, со щекочущей чесночной ноткой.
Отперев дверь квартиры, она услышала, как стучат, позвякивают, льют воду на кухне, и мама о чём-то говорит с Глафирой Андреевной – поварихой с папиной фабрики. Ту всегда приглашали на помощь, если нужно было накормить ораву гостей.
Незамеченная, Любаша пробралась к себе в комнату. Быстро скинула тёмно-коричневую школьную форму, с наслаждением почесала неровный шрам, накосо пересекавший живот: в жаркую погоду он зудел, словно от злой, царапающей щекотки. Не одеваясь, присела перед розовым кукольным домиком – большим, с её письменный стол. Ещё лет семь назад этот домик был предметом жгучей зависти всех Любашиных подружек: тогда в Союзе о таких вещах даже не слышали. Но отец, директор крупной мебельной фабрики, ездил в заграничные командировки, и каждый раз привозил дочери нечто особенное.
Домик появился вместе с Барби и был, что называется, «полной чашей»: в комплект входила изящная мебель, приземистый бело-розовый «мерседес», женская одежда на все сезоны, а ещё – что почему-то особенно веселило отца – пластиковые муж и дети. Будучи маленькой, Любаша играла с домиком почти всё свободное время – увлеченно, самозабвенно, забывая об остальном мире. И совершенно искренне считала, что хоть и не похож никто из Полонских на нечеловечески красивых блондинов, хоть и ездят они на «волге» вместо «мерседеса», хоть и живут в трехкомнатной квартире, а не в розовом трехэтажном особняке, а всё равно их семья такая же богатая, красивая и дружная, как у этих кукол.
Сейчас Любаше было уже семнадцать, но игрушка по-прежнему занимала лучшее место в комнате. В куклы Люба, конечно, уже не играла, но к домику подходила минимум раз в неделю. Вот и сейчас открыла один из миниатюрных кухонных шкафчиков, висевших на стенке домика, и вытащила из него сверток. Перенесла его на кровать, аккуратно застеленную синим пледом, и нетерпеливо развернула. На листе, неровно выдранном из клетчатой школьной тетради, лежали её накопления – стопка измятых купюр и немного мелочи.
Отец выдавал ей деньги по субботам. Нацепив очки, смотрел школьный дневник, склонив чуть набок темноволосую голову с заметно поредевшей макушкой. Толстую заграничную ручку «паркер» держал меж пальцев, будто сигару. Ставил размашистую подпись, а дальше – по обстоятельствам. Если за неделю находилась хоть одна тройка, денег Любаша не получала. Если пятёрок и четверок было поровну, отец выдавал ей три рубля. Ну а в те недели, когда пузатые «пятёрки» с лихо заломленными козырьками усеивали большую часть страниц – а такие недели случались чаще – награждал прилежание дочери пятирублевой купюрой.
– Не разбалуем её, Иосиф? – несмело противилась мама. – И без того у дочки всё есть, а ты такие суммы даёшь. Мало ли, на что соблазнится. Дети сейчас сам знаешь, какие: и выпить, и покурить. Про наркоманов, вон, говорят… Тревожно мне. Хорошая она у нас, доверчивая, а ну как собьют девчонку с пути…
– Ничего, Рая, голова у неё на месте, – успокаивал отец. – Пусть учится зарабатывать, время сейчас такое.
А время было смутное: будто гигантское колесо катилось по стране, нещадно давя прошлое. Оставляло за собой перепаханную борозду, на которой всходило что-то чуждое, непонятное, но буйно рвущееся окрепнуть и расцвести. Новые слова: «перестройка», «гласность», «хозрасчет» чернели со страниц газет, взвивались в воздух на митингах. Падали с пьедесталов бронзовые вожди, поднимались на видные места вывески с надписью «Кооператив». И книги выходили новые, смелые, страшные даже – раньше за такие сажали…
Любашу это колесо тоже задело, больно: в классе теперь шептались, что отец её – хапуга и спекулянт. Что это он затеял на фабрике сокращение, и родители некоторых одноклассников потеряли работу. Оставшимся – зарплату задерживает, семьи теперь голодом сидят. А сам организовал кооператив: доски пилит, и на свою же фабрику продает. Любашиной матери даже работать незачем, и в очередях за продуктами стоять не надо – отец из спецраспределителя всё притащит, а остальное из фабричной столовки сопрёт. И как ни защищала Любаша родителей, тихая ненависть тащилась за ней, как тяжелый колючий шлейф.
Лишь дома она не ощущала этой тяжести. Только в семье ей было спокойно и надежно, как раньше. Стоило переступить порог – и теплело на душе от ласковой материнской заботы и от отцовской любви, которая ощущалась в каждом папином слове, в каждом взгляде, даже если он был суров. Любаша напитывалась этими незримыми токами, пронизывающими их квартиру, наполнялась уверенностью и силой, и выражение «мой дом – моя крепость» приобретало для нее глубокий, хорошо прочувствованный смысл. Конечно же, для своих родителей она была готова на всё. И отказывать себе в маленьких удовольствиях – рожке мороженого, билете в кино – было для нее радостью, а не жертвой. Зато как они обрадуются, когда увидят её подарок!
Любаша достала из кармана школьного фартука очередную пятирублевку, выданную ей сегодня утром. Торопясь в школу, она не успела убрать её в тайник. Теперь же пересчитала все деньги: сто семьдесят три рубля пятьдесят восемь копеек. Довольно улыбнулась: ну вот, набралась нужная сумма. Она давно присмотрела в «Подарочном» роскошный набор серебряных фужеров, инкрустированных белой эмалью и украшенных богатым рисунком – самое то к серебряной свадьбе. Набор лежал на витрине в большой коробке, выстланной темно-красным бархатом, и Любаша, переживая, нет-нет да и бегала смотреть: вдруг купили? Утешало одно: цена кусачая. И это же удручало. Но теперь деньги есть, так что скоро можно бежать в магазин. Нужно только помочь мамуле по дому.
Накинув цветастый домашний халатик, Любаша прошла на кухню, чмокнула маму в щёку.
Кухонный стол был заставлен салатниками, мама с кухаркой Глафирой Андреевной деловито стучали ножами. А из радиоприёмника, висевшего над дверью, доносилась песня: «Ландыши, ландыши, светлого мая привет…»14. Любаша дотянулась, прибавила звук – специально для мамы. Та не раз говорила, что в молодые годы эта мелодия была её любимой. И с отцом они под эту песню познакомились, на первомайской демонстрации.
Глафира Андреевна подняла крышку над большой кастрюлей, томящейся на еле видимом огоньке. Проворчала:
– Студень выключать пора, понежился ужо.
А мама отозвалась:
– Не торопи его, Глаша, успеется. Иосиф Давидович любит понаваристее.
На людях она всегда называла мужа по имени-отчеству. Да и наедине относилась благоговейно: в буквальном смысле ходила на цыпочках, когда он ложился отдохнуть, закрывала двери в его кабинет, когда работал. И чай подавала, какой он любил: не кипяток, но ещё горячий, и обязательно с двумя дольками засахаренного лимона на отдельном блюдечке – их он съедал вприкуску.
– Мам, чем помочь? – ухватив со стола «хвостик» дефицитного сервелата, спросила Любаша.
– Хочешь – в комнате пропылесось, а я полы помою. – Мама обтерла руки передником и огляделась – Здесь-то всё, Глашенька?
– Пирог ишшо состряпаю. Идите.
Потом Любаша с мамой наперегонки протирали пыль на полках. Полы тоже мыли вместе, смеясь и споря, кто быстрее. Весело гудел пылесос, пахло лимонной полиролью, которой мама брызгала на лаковые стенки шкафов. И хрусталь, извлеченный из серванта, поблескивал празднично и солидно.
Приготовительный тарарам, от которого вся квартира вдруг стала свежей и блестящей, полы – скользкими, а воздух – празднично-ароматным, закончился к двум пополудни. И вот тогда Любаша с чистой совестью отпросилась у мамы «погулять полчасика». Влезла в модные джинсы-варенки, но кофточку надела старенькую, нужную сейчас потому, что были при ней глубокие карманы на молниях. И, распихав по ним свои богатства, побежала в магазин.
Отца она увидела сразу: серый костюм и бычья шея, пухлая черная барсетка зажата под мышкой. Он стоял у кассы «Подарочного», а пожилая продавщица говорила ему:
– А вот рубиновое кольцо, и серьги к нему есть. Если хотите, янтарь вам покажу – интересный привезли, с мухами.
– Не надо с мухами! Мне бы чего посвежее, – отшутился отец и поднял к свету кольцо, в котором переливалась крупная рубиновая капля.
«Маме выбирает», – поняла Любаша, и ласковое тепло растеклось в её душе. Восторг от обладания тайной поднялся внутри сладкими шипящими пузырьками, и захотелось подбежать к отцу, закрыть его глаза ладонями, весело спросить: «Кто?..» А потом полюбоваться его покупкой, похвалить и приободрить, заверив, что его подарок очень понравится маме. Но к сожалению, нужно было сделать наоборот – спрятаться, иначе её собственный сюрприз не удастся. И Любаша уже хотела шмыгнуть к дверям, как вдруг склонившаяся над витриной покупательница – молодая деваха в джинсовой мини-юбке и обтягивающей алой блузке – выпрямилась и сказала, капризно растягивая слова:
– Йося, ну я не зна-а-ю-у… Может, ча-а-асики?..
Любаша удивленно обернулась: надо же, здесь был ещё кто-то, кого тоже звали Иосифом! Скользнула взглядом по магазину: посетителей мало, и то – сплошь женские, затянутые в ситец, спины. А деваха продолжала, потряхивая желтыми перманентными кудряшками:
– Или то-оже коле-е-ечко? Ну, посмотри-и-и…
А отец положил на прилавок кольцо с рубином и шагнул к ней.
Он улыбался – снисходительно, но с пониманием. Точно таким же было его лицо, когда Любаша выпрашивала у него что-нибудь. И точно так же он ответил девахе:
– Распустила нюни!.. Да куплю я тебе, куплю!
В горле будто встал толстый деревянный кол, мешающий дышать и говорить. Он пригвоздил Любашу к месту, и она стояла, всё ещё не понимая… но уже догадываясь. Изо всех сил она отворачивалась от этой догадки, от её шёпота – грязного, омерзительного!.. Но отвести глаза не могла. И двигалась перед ними загорелая отцова рука, скользя по алому шелку девахиной блузки. И опускалась ниже, ниже, к бесстыдно-выпуклому женскому заду, обтянутому синей джинсой. А когда добралась, сжала его. По-хозяйски привычным жестом.
Любаша открыла рот и даже не выдохнула – закричала. Беззвучно, будто кто-то перерезал ей голосовые связки. А кол ворочался внутри – грубый, кривой, тяжеленный… А деваха жеманно смеялась:
– Ну, Йося-а-а, ну, шалу-у-ун!
И бараньи кудряшки подпрыгивали над её круглыми, чётко прорисованными бровями.
Приподняв покрытую листьями ивовую ветвь, склонившуюся над берегом пруда, как опахало, Любаша юркнула вниз. Это был её детский тайник: природная пещерка в почти отвесном береге, с ведущей к ней крутой, еле заметной тропкой. Доска, положенная на два валуна, по-прежнему была здесь скамейкой. А за камнями – если знать, где – можно было нашарить обломок красного карандаша и тощую зелёную тетрадку.
Здесь она когда-то пряталась от мальчишек из соседнего двора, больно пулявшихся недозрелыми ранетками. Здесь же вела свой девичий дневник с множеством вклеенных кармашков и сложенных страничек, в которых прятала засушенные цветы, записки, старые открытки и билеты в цирк – он потом потерялся.
А ещё здесь можно было рыдать, сколько угодно.
Любаша села на землю. Крепко обняла колени, пытаясь унять дрожь. Но она перекатывалась по телу, будто внутри грохотал сумасшедший поезд, гремел железными вагонетками-мыслями – и они подпрыгивали, не давались, скользили мимо. Смрадный дым окутывал его, и из этого смрада доносился тревожный стук колес: «предал-предал», «предал-предал», «предал-предал»…
Поезд был чёрный. Поезд был страшный. И гонял по кольцевой.
Застонав, Любаша вцепилась руками в волосы. Глаза, сухие и горячие, всё ещё видели алый шелк, и пальцы отца на нём – требовательные, жадные. А в груди, в самом центре сердца, тенью шевелилась надежда. Малодушно канючила: может, ты не так всё поняла?..
– Я там была! Я видела! Он изменяет маме! – выкрикнула она в ответ, и будто лопнуло что-то от этого крика, и слёзы прорвались, наконец. От рыданий её крутило, будто кто-то выжимал мокрую тряпку. И шрам внизу живота ныл, ныл… И боль была такой же, как в десять лет, когда её с размаху насадило на железную арматурину – та торчала из обвалившейся стены старого бомбоубежища. Там нельзя было играть в салочки, а они не послушались, играли, и вот – доигрались. Любашу тогда еле довезли до больницы, и мама потом рыдала, смотрела на неё непонятно. И только в пятнадцать лет, впервые попав с девочками из класса на медосмотр к гинекологу, Люба узнала, что тогда ей удалили матку, и у неё никогда не будет детей…
А теперь и семьи – не будет.
«Маме нужно сказать… Нет! Нельзя говорить, нельзя такое! – мысли размывались слезами, стекали, как тушь с ресниц: чёрные, щипучие. – Они разведутся, отец уйдет… Ну и пусть! Она имеет право знать! Но она любит его, не выгонит, только будет мучиться и ненавидеть меня за то, что я рассказала…».
Дочерняя любовь впервые разделилась в ней на две части, и это было ужасное чувство. Оттолкнуть одну из половин и жить дальше? Останешься ополовиненной. И болеть будет всю жизнь. Снова срастить воедино? Уже не получится. Словно осколок, застрявший между ними, торчала теперь эта – бровастая, желтоволосая, с омерзительным голосом: «Йося-а-а!».
Раньше она и не думала, что бывает так: сухая внутри, ни одной слезинки не выплакать – а тяжело, как и прежде.
Часто шмыгая носом, Любаша подняла голову. Глянула на запястье. Позолоченные часики показывали ровно три.
«Подарочный» сегодня работает до пяти, в шесть должны прийти гости. Было ещё время что-то купить, нехорошо ведь без подарка… Но набор, о котором мечталось?! Нет уж! Этот подарок был хорош для двоих. Для пары, прожившей четверть века в любви и верности.
Но отец теперь заслуживал только плевка в лицо.
Она поднялась, постояла минуту. Тело было обессилевшим, вялым, и глухая, холодная немота цепенела внутри. «Не сорваться бы», – мысль мелькнула, как птичий глаз в иссохших ветвях – и увязла в равнодушии.
Любаша полезла вверх. Из-под подошв с тихим шелестом сыпались камешки, сухие прошлогодние листья. Но ива тянула к ней живые тонкие руки, и Любаша цеплялась за них, чтоб не упасть.
До магазина было две трамвайных остановки, но она прошла их дворами, прячась от людских глаз. Остановилась перед витриной: серебряные фужеры, похожие на старинные кубки, тускло мерцали в красном бархате.
И, глядя на них, Любаша вдруг поняла, что купит именно этот подарок. Потому что в её руках сейчас – целая семья. И разобьётся ли это целое, решать только ей.
Уже спокойно – ни всхлипа, ни колебания – она потянула на себя тяжёлую дверь магазина. Та же самая пожилая продавщица выслушала её просьбу.
– Дорогой он, милая, – не скрывая удивления, предупредила она.
– Дорогой… – эхом отозвалась Любаша. – Дороже всего.
Продавщица взглянула на деньги, лежащие на развернутом листочке в клеточку, и, кряхтя, полезла на витрину. Долго протирала фужеры мягкой тряпицей, вытащенной из-под прилавка. Дула на бархат, чистила его маленькой щеточкой, приговаривая: «Счас мы его, счас… Пылюку счистим… Счас…». Любаша смотрела равнодушно. И, забрав семь копеек сдачи, прижала коробку к груди.
Подарок удалось протащить в дом незамеченным. Отца ещё не было, мама с Глафирой Андреевной накрывали стол в гостиной. Любаша прокралась в свою комнату и заперла дверь. Никого не хотелось видеть.
Бросив коробку на кровать, она подошла к зеркалу. Бледное лицо с распухшим носом, глаза покрасневшие, горестные. Если мама увидит, вопросов не оберёшься.
Она взяла с подоконника жёлтую пластмассовую лейку, в которой держала воду для комнатных фиалок, растопыривших над подоконником пушистые зелёные листочки. Намочила край блузки и прижала его к лицу. Вода была теплой, ткань – жёсткой, как рогожа. Любаша зло отбросила её в угол: не поможет это, как ни старайся. В зеркале отразился взгляд: затравленный, полный одиночества.
– Ну уж нет! – решительно сказала она и взяла с трельяжа баночку с пудрой.
Минут через двадцать было готово всё: нарисованное лицо, спокойное и нежно-розовое, как у Барби; стреноженные ободком кудри, такие же чёрные и густые, как у мамы; отглаженное платье, прихваченное у талии белым праздничным пояском. И даже сердоликовый кулон – подарок отца – лёг чуть ниже ключиц. Маленький, с фасолину, он давил на грудь, как булыжник.