Гонзо-журналистика в СССР

– Это кто был? – спросила рыжая неизвестная.

– Одна вздорная особа, – откликнулся я.

– Красивая.

– Вздорная, говорю же.

– У вас что-то было? – подняла тонкую бровь Зоя.

– Что, прости? – сказать хотелось совсем другое, типа «А не охренела ли ты, подруга, спрашивать такие вещи?», но я сдержался.

– Ой…

Не знаю, на что она рассчитывала, когда я пригласил её в дом, со всех сторон окружённый строительными лесами, но, кажется, рабочий брезентовый комбинезон, панамка и перчатки стали для неё всё-таки неожиданностью.

* * *

– … исходим из того, что советский человек почему-то обязан читать то, что мы написали. Но скажи, Зоя, ты сама читаешь те полотна на целую полосу о трудовых победах и достижениях? С одним-двумя маленькими чёрно-белыми фото, написанные вязким официальным языком, мелким шрифтом?

Пахло тиной, мутные речные воды плескались о поросшие водорослями опоры полуразрушенного моста, тянуло сыростью и прохладой.

– Ну… Пробегаюсь по диагонали, – Югова уже часа полтора проявляла стойкий нордический характер и сейчас придерживала края мешка, пока я укладывал туда бесконечные стеклянные бутылки.

Где те бичи, когда они так нужны? Тут, под старым мостом, целые же залежи стеклотары – народ бухал здесь с завидной регулярностью. Вот и собирали бы, и денежки зарабатывали…

– А ты хочешь, чтобы твои статьи читали или пробегались по диагонали? – продолжил саботировать её интервью я.

– Ну, чтоб читали…

– И что ты для этого делаешь?

– А что я должна делать? Мне дают задание – я еду и пишу! Как будто ты делаешь что-то особенное?

Я сунул в мешок ещё штук пять бутылок, удерживая их между пальцами, и испытующе глянул на неё.

– Погоди… Ты сам создаёшь себе поводы? Напишешь про то, как журналистка из Минска вместе с тобой разгребала Дубровицкий мусор? Стой-стой, Белозор, ты ведь не скажешь, что и с кладбищем, и с массовой дракой на пляже, и с браконьерами, и лесными пожарами… – она даже ротик приоткрыла от открывшейся ей якобы истины.

– Ну, ты уж из меня сатану не делай! Я ж не совсем рехнулся – пожары для статьи устраивать, – усмехнулся я. – Но мыслишь в правильном направлении… Вот сейчас ещё и фоточки сделаю в стиле было/стало. Гляди, какая после нас красота. И грабельками пройдусь – вообще чудесно будет. Не иллюстрация, а сказка!

– Так ты честолюбец и эгоист! – воскликнула она, и мешок с бутылками в её руках звякнул.

В «Козлике» лежали ещё пять таких: два со стеклом, один с жестянками и ещё два со всякой дрянью, которая точно отправится на мусорку. Зоя не унималась:

– И ты, и ваш Исаков – оба одинаковые! Самовлюблённые павлины, ужас!

– М-да? А какая разница?

– Как это – какая разница? Да ты…

– Да что угодно. Смотри – берег чистый. А у сейсморазведчиков – отличная кухня и удобные кровати. Так кто молодец?

– Белозор, ты просто… Просто… – она вдохнула так глубоко, что её небольшая аккуратная грудь уже норовила вырваться из-под гнёта хлопчатой футболки. Отследив мой взгляд, она медленно выдохнула: – Мо-ло-дец!

– Ага, – сказал я, – поехали стеклотару сдавать. Авось, на ужин в ресторане как раз хватит.

Глава 3, в которой шеф хихикает

Телефон задребезжал внезапно, я дёрнулся и с испугу ляпнул по клавишам печатной машинки, рычаги с буквочками хором ринулись атаковать лист бумаги. Вот же чёрт!

– Алло! Отдел городской жизни, газета «Маяк». Да, Белозор. Да, слушаю вас внимательно! – я плечом прижал к уху трубку, тщетно пытаясь расцепить рычаги, которые сплелись покрепче пары змей.

Такие читатели есть у каждой газеты… Для начала он перечислил все свои регалии, начиная от медали за трудовые заслуги и заканчивая грамотой за первенство в лыжных гонках в третьем классе. Потом рассказал сколько лет читает «Маяк» – по всему выходило, что родился он году эдак в тысяча восемьсот двенадцатом, до нашей эры. Поведал о чувстве глубокого родства и солидарности с нашей редакцией и о безмерном уважении ко мне лично. И только после этого перешёл к делу.

Оказывается, я допустил досадную ошибку в названии улицы. Улица названа в честь революционера, чекиста и разведчика Евгения Мицкевича, а не в честь поэта Адама Мицкевича. А у меня в статье об асфальтировании тротуаров на дорогах, ведущих в учреждения образования, указано – «имени А. Мицкевича», а не «имени Е. Мицкевича». Польский поэт эпохи романтизма, страстно мечтавший о возрождении Речи Посполитой «от можа до можа» аж по самый Днепр, и большевик, который рубался с этими самыми поляками в войне 1919–1921 годов – это, конечно, две большие разницы.

– Виноват, исправлюсь! – отчеканил я, скрипя зубами.

– Уважающая себя редакция должна бы написать опровержение и попросить извинения у родных и близких Евгения Петровича, некоторые из них всё ещё живут в Дубровице, – продолжал напирать собеседник. – И если они и не заметили такой ошибки – то им обязательно передадут!

Однако какой замечательный ужасный человек! Ну, то есть, он кругом прав, но по-хорошему – таких въедливых читателей – один-два и обчёлся. Того же Адама Мицкевича, несмотря на весь его литературный талант, знают едва ли пять процентов дубровчан. А про Евгения Мицкевича даже сами жители тамошней улицы не особенно были в курсе, но факт остаётся фактом. Уел меня титулованный читатель.

С мрачной рожей после отповеди о своём непрофессионализме я пошёл ставить чай. На кухне сидел Даня Шкловский и ел мельхиоровой ложечкой вишнёвое варенье из перламутрового блюдечка. Косточки он выплёвывал в перламутровую же чашку, из которой выпил весь чай.

– Ты чего такой грустный, Гера? Отпуск ведь ещё не скоро, впереди так много любимой работы! – лучезарно улыбнулся он.

– Вот-вот. Работа любимая, читатели внимательные – что может быть лучше?

– Что – опять? Этот звонил?

Я насторожился.

– Какой – этот?

– Ну, который награждён всеми медалями в мире и читает нас триста сорок семь лет! О! По выражению лица вижу, что да. Он такой полезный дядечка, но меня уже бесит, если честно. Иногда указывает на ляпы действительно дельные, а иногда… Ты представляешь, он мне полчаса рассказывал о том, что тыкву нельзя причислять к бахчевым культурам, поскольку её родина – Америка, а настоящие бахчевые – это именно дыня и арбуз, так как произрастают в местности, где как раз употреблялась слово «бахча» – в Средней Азии! Это же какой-то кошмар! Вот как мне понять – прав он или нет? Я на биологический факультет звонил, в Гомельский государственный университет, так знаешь, что оказалось?

– Что? – мне правда стало интересно.

– Что биологи могут материться не хуже сапожников, а такого понятия, как «бахчевые» в науке вовсе не существует. А ещё оказалось, что Тыквенные или Cucurbitáceae – это семейство двудольных цветковых растений, к которым относятся не только арбуз, дыня и тыква, но ещё и огурцы! А также переступень, люффа и лагенария. Вот!

– Однако! – только и смог проговорить я. – Мы же не можем материться на своих читателей и публиковать после каждой ошибочки заметки про эти твои кукурибитакеэ, или как оно правильно… А сколько у нас таких въедливых примерно?

– Да человек десять-двадцать, не больше. Остальные, в принципе, относятся снисходительно к нашим опечаткам… Гера, мы ж вроде стараемся! Ну, вот смотри: я пишу статью, потом её перечитываю. Потом её читает шеф, потом – корректоры, потом Арина – перед тем, как в номер давать, и в свёрстанной полосе – дежурный по редакции. И всё равно – попадается… И ладно, когда такой Мицкевич или вот эти бахчевые… А как я Сазанца нашего Сазаном обозвал? Вроде опечатка, а вроде и дело ужасающей важности! И нет у нас против этого рецепта…

В это время на кухню зашла, цокая каблучками, Арина Петровна. Свеженькая, аккуратная, в меру накрашенная, в приличном деловом костюмчике, она отлично выглядела, о чём мы со Шкловским не упустили возможности ей сообщить. Она вообще стала выглядеть лучше, когда её муж – остолоп Гришенька – снова уехал на свои севера.

– Спасибо, ребята, подняли с утра настроение, – разулыбалась Езерская. – А что вы это тут обсуждаете так оживлённо?

– Средство от въедливых читателей. Белозору вон этот звонил, который орденоносец.

– А-а-а-а… С месяц слышно не было – и вот опять. Что, Гера, букву перепутал и теперь повинен смерти?

– Грешен, грешен… Аз есмь червь, а не человек, поношение человеков, – откликнулся я.

А потом мне в голову пришла одна замечательная мысль. Точнее – воспоминание из той, будущей жизни. Я даже рассмеялся от удовольствия.

– Эй, Белозор! Ты чего ржёшь-то? – удивился Шкловский.

– И правда, чего смешного? – Ариночка Петровночка принялась осматривать свой костюмчик в поисках причины смеха, даже подошла к зеркалу и проверила макияж.

– Да всё с вами в порядке и даже более чем, товарищ ответственный секретарь. Я придумал средство от таких читателей!

На самом деле это не я придумал, а одни развесёлые ребята из конкурирующего коммерческого издания в Дубровице двадцать первого века, но решение было изящным и остроумным:

– На последней полосе нужно в рамочке мелким шрифтом давать следующее объявление: «Редакция газеты „Маяк“ доводит до сведения читателей, что умышленно вставляет ошибки в публикуемые материалы в рамках конкурса „Самый внимательный подписчик“. В конце подписного года будут подведены итоги соревнования, вручены грамоты и памятные призы». Ну, или что-то в этом духе.

– О! – сказал Даня.

– А мне нравится! – встрепенулась Арина Петровна. – Пойдём к шефу?

– Может – без меня?

– Ну не-е-е-ет, кто у нас в редакции главный чудила?

– Кто? – состроил дикую рожу я.

Езерская фыркнула и, поманив меня пальчиком, снова зацокала каблуками – в сторону кабинета Рубана.

* * *

Сергей Игоревич сидел за своим шикарным столом в мягком кресле и хихикал.

– Хи-хи-хи! – его лицо покраснело, он платочком утирал слёзы, выступившие в уголках глаз и весь трясся. – Ой, хи-хи-хи…

Даже нас не сразу заметил, а когда заметил – то вдруг принялся грозить мне пальцем и потрясать какими-то фотографиями:

– Гера! Хи-хи-хи! Гера, как это у тебя получается? Откуда у тебя такой, хи-хи-хи, талант – создавать такие абсурдные ситуации, а? Эхе-хе-хе! Везёт тебе на золотых девочек, Гера! Эх-х-х, женить тебя надо! Ой, хе-хе!

Мы с Ариной Петровной смотрели на него с недоумением. В какой-то момент я разглядел, что за фотки. Там мы с Зоей Юговой прибирались под старым мостом. А что? Симпатично она выглядела: в комбинезоне, платочке, перчатках… И чего хихикать-то?

– Ну, чего пришли? – отсмеявшись, наконец выдавил из себя шеф.

– Тут у Белозора идея по поводу конкурса для внимательных читателей возникла…

– Ну, излагайте! – кивнул он.

Я изложил, чем вызвал новый приступ дурного смеха. У шефа сегодня явно хорошее настроение. Он откинулся в кресле и смеялся навзрыд. Такое поведение – оно обычно не зависит от уровня юмора, оно у человека глубоко внутри. Скопилось напряжение – нашёлся триггер, который спровоцировал его выход при помощи смеха. А мог бы наорать, расплакаться… Лучше пусть смеётся.

– Ариночка, идите, идите, можете реализовывать эту… Охо-хо… Идею! А мы с Германом нашим Викторовичем тут ещё кое-что обсудим…

Езерская, пожав плечами, удалилась. Я успел заметить, как в приёмной она переглянулась с Аленой и покрутила пальцем у виска, кивнув головой в нашу сторону. Рубан не заметил – и хорошо.

– Так что, Белозор, как вам удалось заставить племянницу редактора «Комсомолки» мусор в Дубровице убирать?

– А? – меня проняло. – В смысле – племянницу ре…

– А ты думал, двадцатилетняя пигалица собкором может просто так устроиться? Да не в Джезказгане где-нибудь, а в Минске! Нет, девочка талантливая, пишет бойко, по всей республике катается, не боится ни черта, но… «Комсомолка» – это «Комсомолка». Считай – номер один! А ты её – бутылки сдавать. Хе… Хе… – остатки смешинки выходили из него постепенно, выдох за выдохом. – Но молодец, молодец. Колись давай, как это получилось?

– Так интервью она хотела. Пристала, как банный лист к… Хм! Пристала, в общем, во время пресс-тура к нефтяникам. Я так от неё отделаться хотел – а она ни в какую. Мол, вынь да положь ей интервью…

Кажется, я морозил несусветную дичь, потому что шефа опять скрючило пароксизмом хохота:

– Пристала… говоришь? Вынь да положь… говоришь? И что… дал? Вынул? Ихи-хи-хи!

– Э-э-э-э… Сергей Игоревич, давайте я потом зайду?

– Давай, давай… Зайдёшь… Обсудим твою поездку в Минск, в Союз журналистов.

– Ыть! – сказал я. – А материальчик-то в номер станет?

– Ста-а-анет, как не стать? Хохма будет на полстраны! Уф-ф-ф!

Шеф вообще как-то здорово расслабился, подобрел. Это началось месяца три назад, аккурат тогда, когда Сазанец перестал каждые три часа дёргать его в райком. Можно сказать – после пресловутой статьи про кладбище и моего визита в партком в отдельно взятом районе пресса действительно превратилась в четвёртую власть. Или пятую? В Советском Союзе ведь, помимо законодательной, исполнительной и судебной ветвей имелась ещё и партия, которая наш рулевой…

Не то чтобы мы наглели, ведь самоцензуру никто не отменял, та и в здании на Малиновского нас почитывали, о чём неоднократно намекали. Но мелочных придирок, вычитывания номера перед каждой публикацией, бесконечных звонков и критики – этого стало на порядок меньше. Набрал товарищ Рубан веса на местном уровне, и его соратники-единомышленники, которых я мысленно прозвал «красные директоры» – по аналогии с явлением несколько более поздним – тоже заматерели. Возникло даже некое ощущение, что дубровицкий Горсовет, где и рулили эти самые товарищи, стал органом даже более весомым, чем райком. Скорее всего, это ощущение было субъективным: я слишком активно общался с такими влиятельными горсоветовцами, как Волков, Исаков, Драпеза и другими, им подобными… Наверное, на бытовом уровне Сазанец всё ещё был фигурой не менее священной, чем Тутанхамон в Древнем Египте.

Но – рядом с портретом Брежнева в залах заседаний наших, местных Советов, уже появились портреты Машерова. О чём-то это должно говорить, но о чём именно? Я боялся и думать. Стало это проявлением эффекта бабочки от моих действий или и до этого в БССР в глубинке протекали некие процессы, о которых мы и понятия не имели в будущем? И чем бы эти процессы обернулись, если бы не тот клятый «Газон», гружёный картошкой, на Жодинской трассе 4 октября 1980 года…

* * *

Я вернулся в кабинет и уже собирался всё-таки пойти попить чаю, как телефон зазвонил снова. Он трезвонил, чуть ли не подпрыгивая на столе, игриво потряхивая трубкой и создавая рабочий вид. Сволочь такая.

– Алло! Отдел городской жизни, «Маяк»… Да, Белозор! Какой Сирожа? А-а-а! Привет доблестным труженикам Гидролизного завода! Как там Саша? Рацу-у-уха? О как! А ну, рассказывай!

Вот эта новость была просто чудесной. То самое чувство, когда усилия не пропадают даром. Ну да, тему с котлоагрегатом и использованием лигнина в качестве топлива для котельных я им впарил. Сделал из кочегара Саши и инженера-технолога Сережи молодых рационализаторов. Но – они почувствовали вкус славы, им понравилось быть кем-то заметным, кем-то значимым… Кто сказал, что честолюбие – это плохо? Если его направить в созидательное русло, честолюбец может горы свернуть! В данном случае – лигниновые. Эти двое и собирались провернуть нечто подобное.

– … запрессованный в сырец лигнин при сушке не горит, зато обжиг кирпича проходит хорошо, скорость огня в кольцевой печи возрастает! Если вводить в формовочную шихту в количестве, не превышающем 20–22% её объёма, то получается строительный пористый кирпич кондиционной механической прочности! Представляете? Саша до Гидролизного на кирпичном работал, мы покумекали сначала сами, потом я в литературе покопался, оказалось – ещё в сорок девятом году на Ленинградском кирпичном заводе № 1 была похожая технология! Понимаете, что это может значить?

– Та-а-ак! – сказал я. – То есть на нашем дубровицком кирпичном заводе, из нашей дубровицкой глины и дубровицкого лигнина – с Гидролизного завода – можно производить дешёвый и качественный кирпич!

– Вот именно! – частил Сергей Капинский. – Обладая высокой дисперсностью, лигнин не требует – в отличие от большинства других видов выгорающих добавок (угля, сланца, шлака) – дополнительных затрат на измельчение. При использовании опилок в кирпиче образуются крупные незамкнутые поры, повышающие водопоглощение материала…

– Абырвалг! – сказал я. – Помнишь, как мы договаривались? Говорить так, чтобы и бабуля из-под подъезда тебя поняла.

– А-а-а… Так вы приедете? Напишете про нас? Мы и опытные образцы подготовили, совместно с кирпичниками.

– Погоди, а вот ты про опилки говорил… Их же вместе с лигнином нужно туда, в глину пихать?

– С опилками, да, крупные партии пока нам недоступны, ну, а мелочь мы у Сашиного бати брали, у него циркулярка, так…

– Сережа, – сказал я, – у нас целое огромное ПДО.

– …бать я тупой, – сказал Сережа. – Это ведь ещё лучше, да? Это ведь ещё и дубровицкие опилки? Полностью местное сырье получается? Но там Волков, к нему так просто и не сунешься…

– Я сунусь, – сказал я. – Вы, ребята, молодцы. Я из вас сделаю национальных героев.

– Товарищ Белозор…

– Ещё лигнин можно при производстве асфальта использовать. Понятия не имею как – общайтесь с нефтяниками, дорожниками, копайтесь в документах.

– Ого!!! Так ведь, это ведь!!! Мы ведь!!! Саша, асфальт! – как бы его удар не хватил от радости.

– Тише там с восторгами. Я с Исаковым переговорю – может, у него есть такие же ненормальные, как вы – объедините усилия. А вы готовьте демонстрацию вашего изобретения. Приедем, наверное, сразу все вместе – смотреть на ваш лигниновый кирпич…

– Товарищ Белозор, да я за вас… Да мы! Да до гробовой…

– Сирожа, не мельтеши. Станешь директором Гидролизного – тогда поговорим.

На той стороне трубки замолчали. Капинский задумался. Вот это да! Глядишь – будет у нас ещё один «красный директор»… Хотя – сильно молод. Времена Гайдаров, которые полками в 17 лет командовали, миновали. Сейчас начальник должен быть солидным – тот же Исаков выбивался из этой тенденции категорически. С другой стороны… Общая тенденция – это одно, местные нюансы – другое. Дьявол в деталях, верно?

– Ты чего замолчал? – спросил я. – Планируешь кровавое убийство директора?

– А зачем его убивать? – совсем всерьёз усмехнулся Сирожа. – Ему до пенсии два года. За два года я кое-что могу успеть, верно?

– За два года – можешь, – согласился я. – А до завтра постарайся смочь организовать приём алчущих и жаждущих рацпредложений начальников.

– Постараюсь.

– Ладно, набери меня завтра в восемь тридцать, договоримся.

– Да-да! Спасибо, товарищ Белозор!

Для этих двух заводских парней я был тем самым волшебником на голубом вертолёте, который и кино покажет, и эскимо подарит. Эх, был бы я настоящим попаданцем-превозмоганцем-прогрессором – меня бы за чародея все местные считали. Кричали б барышни «Ура!» и в воздух чепчики бросали…

А пока – пойду в Хозтовары схожу, чопики куплю – новый мебельный гарнитур собирать. Ну как – новый? Корявский гарнитур, но в отличном состоянии. Хаимка подогнал.

Глава 4, в которой камень сваливается с души

– Ты представляешь, представляешь, Аленушка! – трепыхалась Май. – Я ведь поверила ему, приняла у себя! Думала – вернулся мой Герман…

Подслушивать – нехорошо. Но я ведь не подслушивал! Я просто сидел на рубероидной крыше гаража в поисках лучшего ракурса для фотосъёмки огромной стаи бродячих собак, которая оккупировала двор одной из хрущёвок и близлежащий гаражный кооператив. Искал самцов и самок семейства псовых? Как говорится, ищите и обрящете! Не знаю насчёт Алёны, но Машенька была той ещё с-с-с-с-суперженщиной.

А две дамочки устроились в беседке, увитой диким виноградом. Май курила и вешала на уши главной редакционной сплетнице свои страдания. По всему выходило, что Машенька была оскорблённой невинностью, а я – дурашкой и глупцом, которого околдовала заезжая вертихвостка. А так – не было преград для нашего совместного счастливого будущего. Как там, в том фильме? «Вы – привлекательны, я – чертовски привлекателен…» Ну да, ну да, как будто она не обжималась с тем офицером в гардеробе, и, я уверен – не с ним одним. Натура такая. И как будто Геру не тиранила всё то время, пока я не появился у него в башке и не взял управление на себя… И вовсе тут Тася ни при чём…

– Я увидела, как он, несчастный, брошенный этой кацапской лахудрой, идёт по Советской один, пешком… Я видела, в каком он состоянии – и догнала его и привела домой!

– И что, и что? Как он? – оживилась Алёна и даже придвинулась к подружке поближе.

– Как?! – Май тряхнула головой. – Да никак!

– В смысле – никак? Ты что – даже не захотела с ним… Ну-у-у… – Алёна сделала какой-то неопределённый жест рукой и закатила глаза. – Гера ведь такой, такой… Ну – мужик что надо стал!

– Стал… Алёнушка, я его разула, раздела, уложила на кровать, приняла душ, навела полный марафет, надела то самое чехословацкое бельё, помнишь?

– Алого цвета? – томно и мечтательно вздохнула Алёна.

– Алого цвета! Пришла – он лежит с открытыми глазами и смотрит в потолок! Я… Ну и так, и по-другому, и по всякому, а он знаешь что?

– Что-о? – широко раскрыла глаза наша делопроизводитель и облизала губки.

Май достала свою конченую папироску и не менее конченый мундштук, чиркнула импортной зажигалкой, затянулась и трагично проговорила:

– Сказал: «Руссо туристо – облико морале!» Повернулся к стенке – и уснул! – она, ей-Богу, едва ли не зарыдала.

А я едва от радости с крыши не свалился. У НАС! НИЧЕГО! НЕ БЫЛО! Яа-а-а-а-аху!!! Нет у неё методов против Кости Сапрыкина… То есть – против Геры Белозора!

Может быть, это странно – гордиться тем, что НЕ переспал с красивой молодой женщиной. Обычно наш брат-мужчинка, наоборот, склонен такого рода событиями кичиться и тешить своё самолюбие, но в этом конкретном случае «руссо туристо – облико морале!» – это именно то, чем гордился я. Машенька Май при всех её прелестях – это медуза горгона! Притом, что «Медуза» – это имя, а «горгона» – принадлежность к классу мифических существ, кстати.

В общем – гора свалилась с плеч, камень – с души, и стало мне так легко и радостно, что ни в сказке сказать, ни пером описать. И собак я отснял – отлично получилось. Действительно, штук двадцать очень наглых кабыздохов оккупировали детскую площадку, морально разлагались в песочнице, предавались групповому разврату на горке и обоссали все качели. Удалось снять всё и сразу, но разврат собачий в печать точно не пустят, ибо порнография.

Заголовок был уже придуман. Конечно же – «Собачье дело», что же ещё? Клише и штампы – наше всё, список уродских названий продолжал активно пополняться. Но всё это меркло перед внезапным счастьем в личной жизни. Потому что когда личной жизни нет – это иногда тоже своего рода счастье.

Машенька и Аленушка продолжали скорбеть о своей несчастной бабской доле ещё некоторое время, и что-то там они ещё обсуждали и планы строили, и вроде как даже на мой счёт – но мне это было малоинтересно. Хотя самолюбие моё всё-таки ликовало. Именно с пришествием меня Гера стал «мужиком что надо» по мнению парочки провинциальных стерлядей. Достижение! И это притом, что Белозор был куда симпатичней меня-настоящего. Моя-то внешность как раз на уровне «чуть красивее обезьяны»… Ладно – не обезьяны. Какого-нибудь грифа-падальщика или страуса-марабу. Или марабу – аист? А страус – эму? Впрочем, и тот, и другой красоту имеют весьма специфическую…

Я ушёл по крышам гаражей, перепрыгивая с одной на другую, и спустился по дереву – корявой и раскидистой старой яблоне, листья которой уже начали ощутимо желтеть. Материал писать надо!

* * *

В редакции царила тишина, прерываемая стрекотом печатной машинки Фаечки из кабинета наборщиц. Вообще-то время обеда, но, видимо, девушка решила закончить работу, а потом уже спокойно уделить время себе любимой.

– Есть чё? – высунулся из своей лаборатории Стариков.

– Есть! Собаки!

– Давай сюда, у меня реактивы уже намучены!

Раскрутить фотоаппарат и достать кассету было делом минутным – и наш фотокор тут же скрылся за дверью, а я сел за «Ундервуд». Тема с собаками, кажется, преследовала меня всю мою жизнь. Что сейчас, что в будущем – в Дубровице не было никакого приюта или, например, питомника для животных. Как не было и отлова. Только отстрел! А добросердечные горожане этого не понимали и писали в редакцию письма, и звонили с просьбами как-то повлиять на коммунальщиков, чтобы «пёсиков куда-то забрали». Да никуда их не заберут! Их пристрелят!

Собачки не на деревьях вырастают, их кто-то сначала растит, а потом выбрасывает на улицу, а потом они плодятся… И – да, мне, например, жизнь одного человеческого детёныша важнее сотни собачьих жизней. Так что – мой выбор очевиден. Детская площадка – для детей, а не для псинок, какими бы миленькими они ни были… Поэтому осознавая последствия – напишу статью и, уверен, через пару дней собак во дворах уже не будет.

Ну да, одно из самых кошмарных воспоминаний из детства – это звук выстрела за домом, а потом чёрная кудрявая дворняжка волочит по дорожке из бетонной плитки окровавленные задние лапки. Кошмар? Кошмар. А второе самое жуткое воспоминание – металлическая горка, на которой сидит маленькая девчоночка, в ужасе прижимая к себе дурацкий двухцветный мячик, и свора псин, беснующихся вокруг, рыча и лая, и едва-едва не хватая её за ноги. Я в это время сидел на ближайшем каштане и пребывал в состоянии шока: от страха перед собаками и от осознания собственного бессилия и невозможности помочь девочке. Когда тебе пять с половиной лет – вряд ли справишься с полудюжиной крупных псов.

В общем, расписал всё это образно и эмоционально, закончив призывом к безответственным хозяевам не выбрасывать питомцев на улицу, сердобольных дубровчан – не прикармливать собак в общественных местах, а коммунальщиков – сделать уже хоть что-нибудь. И пошёл отдавать текст.

* * *

Татьяна Ивановна Светлова – заместитель главного редактора газеты – была в отпуске в момент моего попадания в Геру Белозора, и знакомиться нам пришлось в летние месяцы заново. Она была в шоке от нового Белозора, я – от неё.

Я думал, таких не бывает. Эта женщина лет шестидесяти выглядела просто отлично, всегда подтянута, аккуратна, хорошо одета. Она не делала химзавивку, едва-едва пользовалась косметикой и при этом казалась минимум на двадцать лет младше своего официального возраста. Светлова была добрейшей души человеком, тонкой натурой, талантливейшей поэтессой и высокопрофессиональным журналистом. Что она делала в засиженном мухами дубровицком «Маяке»? Ответ может показаться наивным, но почему-то в нашей провинции я встречал его всё чаще и чаще: она просто любила свой город, вот и всё.

– Гера, – сказала Светлова, – это ужасно прекрасно. Вы молодец. Но эпизод с собачкой… Послушайте, у меня слезы навернулись! Выводы замечательные. Но это ведь… Кажется, материал не пропустят. Кровь, жестокость…

Татьяна Ивановна вздохнула. Она любила писать про хорошее. Про то, как Тиханович поставил на ноги очередного пациента. Про красивые клумбы в парке Победы. Про выступления артистов и награждения победителей соревнований. А потому, кажется, отнеслась с большой благодарностью к тому, что я взял на себя роль ассенизатора и обеспечивал номера «Маяка» нескончаемым потоком критических материалов по животрепещущим темам городского благоустройства.

– Несите редактору, Гера. Он в последнее время в благодушном настроении, может, и возьмёт. А! И вот ещё – звонил Цыцура, Михаил Сергеевич, просил вас. Я сказала – поговорю. Он хочет материал «как у Исакова был про УТТ».

Цыцура – это директор районного предприятия электросетей.

– Тогда меня надо в аварийную бригаду. Вы ж знаете – кабинеты и конторы я не люблю.

– Ну, я ему позвоню, он хотел после выходных сразу. У вас получится?

Она ещё спрашивала! Не человек – золото! Никаких начальственных рыков, как у Рубана, никаких обиженных мордочек, как у Ариночки Петровночки. Сплошная вежливость и тактичность! Понятия не имею, как наши дамочки умудряются ей отказывать…

– Хоть завтра! Командуйте! Готов к труду и обороне! – отсалютовал я; Светлова в ответ улыбнулась.

Возвращался в кабинет в смешанных чувствах. С одной стороны, аварийная бригада ЛЭП – это чертовски жирный материал. Написать про них я давно хотел. С другой стороны – там начальником аварийной службы работает некто Осип Викторович Чуйко. Мой дед. Мамин папа соответственно.

И вот тут мне опять стало страшновато. А ну, как сотворю чего-нибудь, и круги на воде превратятся в параллелограммы и параллелепипеды? Изменю историю отдельно взятой семьи, и меня размотает по пространственно-временному континууму? С другой стороны – мама моя должна была уже успешно поступить в Москву и, зная моего батю, уверен – он совершенно точно к ней подкатит. Там вариантов особо не было. Так что в принципе моё общение с дедом ни на что повлиять не могло. А мужик он был классный и как герой для статьи – тоже отличный.

И чем чёрт не шутит – может, и ему удастся впаять какую-никакую «рацуху»… И таким образом – продвинуть наверх. Он специалист хороший, но в будущем должность директора предложили ему в девяностые, когда нужно было здорово шустрить, прогибаться и проявлять максимальную гибкость мышления. А шустрить и прогибаться дед не умел. Потому – отказался.

Здесь и сейчас, и ещё ближайшие лет пять – у него все шансы. Вместо безликих управленцев – деятельный и грамотный человек во главе всего районного электричества? Это определённо принесло бы пользу Дубровице! Какого хрена я должен стесняться помогать родному деду только потому, что он мой дед?

* * *

Дом мой так и стоял облепленный деревянными строительными лесами. Бревенчатые стены уже обложили кирпичом, окна обзавелись новыми рамами, крышу шабашники уже подняли, и у меня появился приличный мансардный этаж. Пристройка для туалета и ванной радовала глаз аккуратной штукатуркой. Деньги творят чудеса даже при развитом социализме! В жизни бы не поверил, что такое можно понастроить за три месяца. Однако – три бригады рабочих и средства, вырученные с клада, сделали своё дело.

Комфорт? Мещанство? И да, и нет. Мне нужен был штаб. В конце концов, пугать гостей расклеенными по стенкам фотографиями, газетными вырезками и схемами в стиле голливудских маньяков – это просто непрактично, и именно потому я нуждался в большой и тёплой мансарде. Книги, газеты, журналы, записки от руки и напечатанные на машинке, импровизированная «интерактивная доска» – мне нужно как-то организовать информацию.

Нас слишком разбаловал интернет, возможность просто взять – забить ключевые слова в поисковик и выяснить что угодно по интересующей теме. Мне же для того, чтобы врубиться в текущую ситуацию в Дубровице, республике, Союзе – нужно собирать сведения по крупицам. А учитывая любовь коммунистов поздней формации и их наследников к восхитительным показателям и красивым галочкам – работа и вовсе выходила адская. Но фокус в том, что мне нужно скорее зацепиться за что-то в своей памяти – и в памяти Белозора тоже, а не докопаться до абсолютной истины.