Czytaj książkę: «Красные огни», strona 5

Он наскоро приготовил ужин и постучался к Люси – тишина. Спит? Ему вспомнилось, как они с Бриттани стояли над кроваткой Люси, когда-то давно, очень-очень давно, будто в другой эпохе, в другом веке. Люси заснула, Бриттани устало улыбнулась… а дальше? Что случилось дальше? Эда охватило отчаяние от невозможности вспомнить.

***

Ему снились красные фонари в тумане, над которым раскатывался звук сирены, словно перед бомбардировкой. Эд и проснулся от этого полувизга-полудребезга: сердце колотилось в груди, волнами наползал страх. Звук напоминал звон разбитого стекла. Эд вскочил и схватил тяжелую лампу пятидесятых годов. Он ничего не соображал, шатался со сна, но осторожно двинулся на первый этаж. Звон не утихал, и Эд постепенно осознал, что виноват клятый красный телефон.

Кто беспокоил в такое время? Брат? С работы?

Эд поднял трубку и буркнул "алло".

– Сегодня утром, – мужской голос звучал натужно, точно человек говорил против воли, – будет атака на одну из школ Техаса.

Волосы на затылке стали дыбом. Кто? Зачем? Какого черта позвонили именно Эду?

"…по записи телефонной компания в полночь был звонок в полицию из дома Лейнов".

У Эда подогнулись ноги.

– Дилан? – хрипло спросил он.

В трубке молчали, Эд не знал, что и думать.

– Отку… – звук на миг пропал, – …аете мое имя?

Это не укладывалось в голове: мертвецы не говорят по телефону спустя десятки лет. Такого не бывает. Скорее, подростки узнали домашний диспетчера. Логично? Ну?

– Зачем?

Вопрос вырвался сам, и Эд испугался, что упустил шанс. Но Дилан уже решился, как тут действовать? Как отговорить? Какие подобрать слова? Нет их. Нет. Любые доводы обесценены по умолчанию: покажутся шумом или разозлят.

Дилан убил девять человек, и что сделали люди? Снесли школу и забыли обо всем. А потом вытащили давний кошмар в интернет, словно кичась этим ужасом, – превратили в изуверское развлечение, хотя ни один человек до сих пор не ответил, почему Дилан совершил это преступление или почему хотел остановиться. Ведь когда угонял машину, когда рассказывал друзьям об оружии, звонил в полицию тем страшным утром – в глубине души он желал, чтобы ему сказали "не делай, не надо". Или просто услышали? Поговорили с ним?

– Мен… – звук опять пропал, – …ас тошнит. И я хочу, чтобы вы это помнили, – раздалось в трубке. Спокойный голос человека, который не сомневается в своем решении.

Пауза затягивалась, Эд понимал, что Дилан – мертвый Дилан, развоплотившийся, не существующий в реальном мире Дилан – вот-вот положит трубку, чтобы в 72 году убить своих дядю и тетю, а потом устроить резню в школе. История повторится, как повторяет поезд метро, запертый в петле трассы, одни и те же повороты: ибо другого выхода нет. Есть внешняя иллюзия, будто можно остановиться и выйти, но внутри, в душе, выбора не осталось: все решено, предопределено как в ряду фишек домино, которые падают одна на другую.

– Не запомнят, Дилан. Через тридцать лет никто уже не вспомнит, людям проще забыть, люди не учатся на своих ошибках, они просто забудут. Ни останется ни школы, ни кафетерия, ни библиотеки. Все забудется, Дилан, и тебя забудут. Будет просто грязное пятно, дешевая история про морального урода, которого не понимали при жизни и не поняли в смерти. Ты этого хочешь?

Эд завелся и говорил громко, едва не кричал, и в трубке потом долго не раздавалось ни звука.

– Ко…

Голос Дилана оборвался.

Эд в отчаянии посмотрел на трубку, потряс ее. Вспыхнул яркий свет. Когда Эд привык к нему, то увидел Люси – босую, в белой футболке до колен, – она стиснула в руках штекер телефона. Серые глаза смотрели грустно и с разочарованием. Эд ощутил, как против воли его захлестывают эмоции.

– Пап, сейчас ты тоже стараешься, но тебе тяжело дать мне поспать? Или тяжело поговорить со МНОЙ вместо кого угодно другого?

– Тупая девчонка, – вырвалось у Эда. – Что ты…

Ему не хватало слов. Люси смотрела спокойно, чем злила еще больше, затем дернула шнур изо всех сил. Телефон съехал со столика, с треском ударился о пол. Люси подняла аппарат за провод и вколотила с размаху в стену. Что-то лязгнуло, в стороны полетели обломки красного пластика, штукатурки, металлические детали. Люси ударила вниз – проломила паркет, затем еще раз и еще, и молотила телефонным "цепом" до тех пор, пока на конце кабеля не остался плотный бесформенный комок. Лишь тогда она молча положила провод и вышла из комнаты.

Эд пытался чинить телефон, но те детали, которые не разлетелись по комнате, искорежило или переломало. Это бесило и приводило в отчаяние одновременно. Ведь Эд оказался так близко, ведь была возможность! Ночью он пять или шесть раз подходил к двери Люси и стучался – грубо, громко, ему хотелось разнести комнату дочери к чертям, – но изнутри не доносилось ни звука.

Незаметно наступило прохладное, туманное утро. Ярость ушла, Эд чувствовал себя разбитым, как невезучий красный телефон. Он снова поднялся к Люси, но дочери уже не было – дверь стояла нараспашку. Горло вдруг сдавило и больше не отпускало – так, что хотелось разорвать собственную гортань, лишь бы освободиться от горького чувства внутри.

Эд вышел из дома, обшарил карманы в поисках телефона. Казалось правильным удалить видео с бойней Дилана – чтобы убрать, отключить навязчивые мысли, – но записей не нашлось, и Эд не вспомнил, что стирал их.

Потоки утреннего воздуха ворошили дедовские газеты на заднем сиденье машины – Эд достал кипу и хотел выбросить, когда заметил, что фото Дилана нет. Не лежало худое тело под белой простыней, и кровавая надпись не молила о помощи.

Эду стянуло внутренности. Он вышел из машины и механически поднялся на чердак. Поискал статьи о резне в школе "Красные огни". Ничего, кроме выбора цветов и девиза. Нет, вот: фото выпускников 70 года и 71 года. Заметка о завершенном ремонте. Фото выпускников 72, где во втором ряду слева щурился тощий парень с ужасно светлыми волосами, а на первом стояли Аннабель, Эмили, Джессика, Стив и другие – судя по подписи, все они стояли там.

Эд неуверенно улыбнулся и пару минут осознавал перемену – что она значила, – а потом бросился вниз. Если изменилось это, и его жизнь изменилась? Почему бы нет? Хоть как-то, хоть немного, и Бриттани курит с цыганским видом на веранде, а Люси выросла другой, лучше. Эд побежал по комнатам, распахивая настежь окна, дверь, шкафы, и каждый раз в груди замирало от предвкушения восторга и радости – но Бриттани нигде не было, и торжество сходило на нет.

Эд подошел к комнате Люси, на двери которой выцветала записка трехлетней давности "Несмотря ни на что, люблю тебя, папа". Он улыбнулся, зажмурился и переступил порог. Тишина.

Эд открыл глаза и увидел ту же, обычную комнату Люси. В окно лился холодный утренний свет, ветер разбрасывал по полу бумажные листы. Ни Люси, ни рюкзака, ни спортивной сумки. Эд мысленно обрадовался этой маленькой перемене – все же по расписанию у Люси не было сегодня физкультуры.

Он начал собирать листы, сперва бездумно, пока не победило любопытство, и в глаза не бросился заголовок: "Массовая стрельба в школе "Страж"". Эду стало не по себе. Он просмотрел остальные тексты: "Массовое убийство в школе "Колумбайн"", "Массовое убийство в Вирджинском колледже". Такое было неприятно держать в руках – не то что читать, и Эд ткнул кошмарную пачку в мусорную корзину. Почти целиком ее занимала красно-синяя коробка – Эд смял ее, дабы освободить место, и тут его прошиб пот: помехой оказалась упаковка от патронов. Не из тех, что подходили к дедовскому обрезу, а более крупных – калибра 9×19.

Эду показалось, что комната закручивается каруселью. Он помотал головой, направился к двери, затем к шкафу. Дневника Люси там не нашлось. Эд подошел к кровати, к столу, снова к кровати – поднял матрас – и лишь тогда увидел заветную тетрадку. От нарастающей тревоги Эд не мог ее открыть, пальцы не слушались, наконец, он перелистнул на последнюю запись – ничего страшного. Подростковые переживания с долей асоциальности – ничего страшного, Люси росла без мамы, у девочки не получалось заводить друзей – ничего, НИЧЕГО страшного! Эд перевернул еще на день:

"… в мире ненужных людей и ненужных вещей. Несправедливый и лживый мир – продажный мир-шлюха. Меня тошнит от него, меня тошнит от людей вокруг, тошнит от того, как жалко они живут, меня тошнит от школы, от лжи, от предательства, меня тошнит от грусти отца, меня тошнит от столького, что я хочу сбежать от собственной души, что мне хочется…"

Запись обрывалась, будто Люси не хватало слов, чтобы выразить все это отвращение к жизни, которое пожирало дочь изнутри.

Эд аккуратно положил тетрадку на кровать и попытался встать, но ноги его не держали, он без сил рухнул обратно.