Czytaj książkę: «Неомаг», strona 4

Глава 6.

Максим выщелкнул папиросу из пачки. Покрутил её в пальцах, постучал гильзой по ладони. Зачем-то понюхал. Поморщился. Запах от папиросы шёл тяжёлый, плохой. С силой дунул в мундштук, весь табак оказался на земле.

– Так я стал учеником Деда.

– У него были ещё ученики? – поинтересовался Иван.

– Нет, не знаю, я никого не интересовался этим, а старик не рассказывал. Наверное были. Учил он меня… – Максим запнулся.

Перебрал пальцами в воздухе, подбирая слова:

– Чётко? Нет, не то. Понимаешь, у него всё выходило, естественно, отработано. Так что, наверное, да, были.

Пётр Свержин.

Девять лет назад…

Я стоял перед резным крыльцом. Удивительно, но дом, расположенный в небольшом перелеске, не был огорожен даже маленьким плетнём. Вот лес, и вот он – дом. Рубленный из неошкуренных брёвен, с большими окнами, нехарактерными для деревенских изб. Высокая печная труба возвышается над треугольной крышей. С одного бока дровяной сарай, с другого – большой пристрой. Русская баня метрах в двадцати слева. Справа будка туалета, бубновый туз на деревянной двери был похож на распахнутый глаз. Всё аккуратное, надёжное, веющее спокойствием.

Я легонько стукнул в резной наличник.

– Я ждал тебя, – раздалось сзади, от неожиданности я вздрогнул и обернулся.

Дед вышел из бани, был он гол по пояс и бос, из одежды одни лишь холщовые штаны.

– В баньку пойдёшь?

Я кивнул.

– На окне молоко, пей и приходи.

Раздевшись в предбаннике, я нырнул в жаркое нутро бани. Прилёг на лавку. Только сейчас, расслабляясь под хлёсткими ударами дубового веника, я ощутил, насколько был напряжён.

Время пролетело незаметно. И когда мы, напарившись, покинули баню, оказалось, что на улице давно стемнело, и на чернильном небе горели летние звёзды.

За вечерним чаем состоялся разговор с дедом.

– Значит, ты готов? – он внимательно глядел на меня поверх исходящей паром чашки.

Я кивнул.

– Хорошо. До того, как я признаю тебя учеником, можешь задавать вопросы. Я на них отвечу.

– Любые вопросы? – я отхлебнул душистый травяной чай.

– Да. Потом время слов кончится, настанет время дел. Один вопрос – один ответ. Так что думай, о чём спрашивать.

– Кто вы?

– Человек. – Он усмехнулся.

– Вы тоже слышите голоса.

– Слышал.

– Слышали?

Он смотрел на меня.

– Чему вы будете меня учить?

– Как жить с даром.

– С каким даром?

Старик отпил исходящую паром жидкость.

– Значит, я могу избавиться от голосов?

– Можешь.

– Сколько продлится обучение?

– Столько, сколько надо, либо столько, сколько ты выдержишь.

– Это сложно?

– Это трудно.

– Я могу уйти в любой момент?

– Можешь.

– А потом, если я передумаю, я смогу сюда вернуться?

– Нет.

– Когда начнётся обучение?

– Когда кончатся вопросы.

– Почему здесь я не слышу голосов?

– Здесь на десять километров, кроме лесной живности, никого.

– А люди?

– В соседней деревеньке знают про меня и не беспокоят без нужды, а грибники здесь не ходят.

– Как мне жить с этим? – Я обвёл руками во круг себя. – Как смириться с гибелью моих родных, тех, кого любил и… предавал. Как мне жить с этим, и зачем мне вообще жить? – Я чувствовал, как боль, во много раз сильнее, чем в сломанном позвоночнике, раздирает грудь. Хотелось разодрать её, и вырвать саднящую иглу.

– А вот это ты должен решить сам. Как жить и зачем жить.

Я сидел, уронив голову на руки. Желаний не осталось, хотелось закрыть глаза и отключиться.

– Это всё?

– Да, – я через силу приподнял голову и встретился с ним глазами.

– Тогда, ученик, иди спать. Завтра рано вставать.

Разбудил он меня действительно рано. Я поёжился, воздух в нетопленой избе неприятно холодил тело. В руке Дед держал такие же, как у него, штаны, через плечо были перекинуты две косы. Обыкновенные косы, которыми косят сено, даже в полумраке было видно, как блестят хищные, бритвенной заточки, острия. Подождав, пока я переоденусь, он кивнул мне:

– Следуй за мной.

Выйдя из дома, мы направились к перелеску, росшему за домом. Шли молча, быстрым шагом. Минут через двадцать мы вышли к огромному полю, заросшему высокой сочной травой.

– Коси. – Дед протянул мне инструмент.

– Я не умею. – Я взял протянутую мне косу.

– Ты раньше косил? – он внимательно смотрел на меня.

– Нет.

– Так откуда знаешь, что не умеешь, ни разу не попробовав?

Я пожал плечами.

– Правило первое: забыть слова не умею, не могу, не знаю. Понял?

Я кивнул.

– Коси.

Я неловко взмахнул, оказавшейся неожиданно тяжёлой косой. Она крутнулась в руках, зарывшись остриём в землю и нелепо задрав пятку. Я выдернул её из земли и попробовал снова. Теперь остриё ушло куда-то вверх.

– Я не умею косить!

– Признать поражение до боя, значит, проиграть его наполовину, даже не начав. Пробуй.

Я начал пробовать. Попыток через десять, изрядно вспотев, я приноровился к непривычной тяжести в руках. Ещё минут через пятнадцать, коса в моих руках прекратила клевать носом, задирая обушок, и уже не норовила ударить по ногам.

– Хорошо, – Дед положил мне руку на плече, – теперь смотри как надо.

Он легко перехватил инструмент. Взмах, другой, коса, казалось, пела в его руках, издавая тонкий, на грани восприятия, звук. Играючи он скосил пару метров травы перед собой:

– Понял?

Я кивнул.

– Вперёд, – он указал мне рукой на полоску скошенной травы.

Я вздохнул и принялся косить.

– Расслабь плечи, веди косу всем телом, а не руками. Шаг – удар, шаг – удар. Смотри.

Он двинулся вперёд, трава с лёгким шелестом ложилась ему под ноги. Я смотрел, как он двигается. Мелкими, непрерывными шагами. Движение косы заканчивалось с постановкой ноги на землю. Новый замах – и задняя нога подтягивается к передней. Сверкающий росчерк – шаг, замах – под шаг. Движения повторяются, замыкаясь в круг.

– Вставай рядом.

Я присоединился к нему. Вдвоём мы двинулись по полю, оставляя за собой полосу скошенной травы.

Временами Дед поправлял меня, то, веля не напрягать руки, то начинать движения от поясницы.

Солнце давно взошло и ощутимо припекало. Мы шли по полю, над нами витал одуряющий запах свежескошенной травы. Косили мы несколько часов. К тому времени, когда мы закончили, я перестал ощущать плечи, у меня ломило поясницу, и дрожали ноги. Болели стёртые в кровь от непривычной работы ладони. Хотелось пить и есть.

Глядя на то, как я не могу отдышаться, Дед прокомментировал:

– И дышать ты не умеешь.

Сам он при этом не только не запыхался, но даже и не вспотел.

Я ничего не ответил – просто не мог. Грудь жгло. Я повалился на траву. Лежал, глядел на облачка, скользящие по густой синеве неба. Пеньки от скошенной травы неприятно кололи вспотевшую спину, но сил, чтобы встать, не было. Словно издалека, доносился голос старика.

– Дышать надо животом, а ты хватаешь воздух верхушками лёгких. Телу не хватает воздуха, и ты быстро устаёшь. Дышишь в рваном ритме, поэтому задыхаешься. Куришь, небось?

Я мотнул головой.

– Понятно. Теперь не куришь. Ясно?

Я опять кивнул, вздымающаяся грудь мешала говорить.

– Животом дыши.

Я послушно задышал животом, вскоре дыхание восстановилось.

– Отдышался?

– Да.

– Тогда пошли, некогда отдыхать.

Мы вернулись к дому. Он подвёл меня к козлам, с лежащей на них двуручной пилой. Рядом была свалена груда брёвен – толстых и длинных.

– Пили.

Я принялся за работу. Это оказалось чуть ли не труднее, чем косить. Сначала надо было взгромоздить бревно на козлы. Они были высокими, а брёвна тяжёлыми. Пилить я тоже не умел, и пила в моих руках, то изгибалась взбесившейся змеёй, то застревала в распиле.

До того времени, когда Дед скажет: хватит, я думал, не доживу. Болело всё тело, руки покрылись кровавыми мозолями, перед глазами периодически темнело и приходилось останавливаться, чтобы не упасть, а в горле было сухо, как в давно пересохшем колодце.

После того как я напился, Дед, кивнув мне на топор и на колоду для колки дров, похожую на плаху, какой её показывали в исторических фильмах.

– Хочешь помыться – руби.

Я взял колун на длинной рукояти. Тяжёлый, он, тем не менее удобно лежал в руках. С трудом поставил чурбак на колоду, размахнулся, онемевшие руки разжались, и топор едва не размозжил мне голову. Ноги подогнулись, и я упал рядом с ним. Я попытался встать, но тело никак не желало принимать вертикальное положение. Краем глаза я увидел, как дед покачал головой. То ли с сожалением, то ли с огорчением. До боли прикусив губу, я опёрся на колоду и попытался встать. Получилось лишь с третьей попытки. С трудом наклонившись, поясница отозвалась ноющей болью, я подобрал топор. Ударил по полену, тяжёлый колун, прошелестел мимо, гулко ударив в колоду. Удар эхом отозвался в горящих руках. Упрямо сжав губы, я снова рубанул по проклятой деревяшке. С сухим треском полено развалилось на две части. Остальное я помню смутно. Я рубил и рубил, периодически падал, лежал, приходя в себя, поднимался. Чувств не осталось, мыслей тоже.

Дед остановил меня только тогда, когда, в очередной раз, промахнувшись по полену, я раз за разом дёргал топор, не в силах вытащить его из колоды.

– Хватит, Странник, хватит. Пошли. – Он отцепил мои окровавленные руки от топорища и подхватил, когда я без сил начал кренится в сторону земли.

Как он меня мыл, я не помню. В памяти остались лишь плеск воды, льющейся на каменку, да шипение пара.

Утром я не мог подняться на ноги, до тех пор, пока Дед не вылил на меня пару вёдер родниковой воды. Ломило всё тело. Болели руки, болели ноги, но больше всего болели содранные накануне ладони и поясница. Ладони старик, ещё вчера промыл и намазал какой-то дрянью. Утвердившись на дрожащих ногах, я побрёл вслед за Учителем.

Так продолжалось неделю. Подъём. Поле. Косьба. Возвращение. Пилка. Рубка. Баня. К концу недели я уже кое-как самостоятельно добирался до бани и там валился на полку, наслаждаясь расслабляющим теплом. Дед сначала распаривал меня, потом прохаживался по телу веником, а затем долго мял и растягивал меня. После бани он отпаивал меня горячим молоком с мёдом. Сил оставалось только на то, чтобы съесть тарелку творога и донести голову до подушки.

На седьмой день, лёжа в клубах пахнущего хвоей пара, я спросил его.

– Зачем это?

– Что это?

– Зачем я кошу, пилю, колю.

– Чтобы стать сильнее.

– Зачем мне это?

– Что, надоело? – он иронично надломил седую бровь.

– Да, надоело, я здесь не для того, чтобы физкультурой заниматься.

– А для чего ты здесь?

Меня уже начинала раздражать его манера отвечать вопросом на вопрос.

– У меня дар, я хочу управлять им.

Тут он расхохотался и долго смеялся, тряся седой гривой.

– Управлять даром? – отсмеявшись, повторил он.

– Да, управлять даром, – рассердившись, я сел на лавку, сверля его взглядом.

– Даром ты будешь девок за амбаром, за умение управлять, надо заплатить. И цена эта высока. Как ты будешь управлять своим разумом и чувствами, если ты с телом совладать не можешь? – Он придвинулся ко мне вплотную.

Его глаза, обычно голубые, потемнели, стали почти фиолетовыми, я хотел отвести взгляд и не мог.

– Ты можешь по желанию изменять размер зрачка, не чувствовать холод и жару? Контролировать дыхание, уряжать его до 2-3 циклов в минуту, долгое время быть неподвижным и не чувствовать дискомфорта? Это всё лежит в области физиологии. А ты хочешь управлять бессознательным, тонкими механизмами, которые неизмеримо сложнее, чем человеческое тело, – закончив говорить, он отпустил мой взгляд, чему я был несказанно рад.

– Овладей простым. Построй фундамент, а стену и крышу оставь на потом.

Я провёл у него год с небольшим. Первый месяц я только и делал, что косил, пилил и рубил. Со временем я мог весь день заниматься этим и не уставать. После разговора в бане мы практически не разговаривали. Дед говорил что делать – я делал. Поправлял меня, если я ошибался. После того как я окреп, раз в неделю, он стал добавлять новые упражнения, не отменяя старые, лишь сокращая на них время.

Первым добавилась работа с дыханием. Потом пришло время растягивающих упражнений, упражнений на расслабление, на баланс и реакцию. Через три месяца после моего появления Дед стал учить меня владеть палками разной длины, борьбе и ударной технике.

Так что первые полгода всё моё время, так или иначе, занимали физические упражнения. Только когда я окреп и начал чувствовать тело, пришло время для иных занятий…

Максим смотрел на светлеющее небо.

– Теперь понятно. А я-то всё носом перерыл, куда выпал год из твоей биографии. Был человек – жил, ел-пил, а потом хлоп, – Иван хлопнул в ладоши, – и нет его. А потом бац, – он развёл руки, – и опять появился. Где был, что делал? Никто ничего не знает. А потом опять раз и исчез. Не исчез, конечно – умер, а вместо него другой появляется из ниоткуда, а до этого – этот, вновь появившийся, пропавшим без вести считался. Вот как, друг Максим.

– Досье на меня собрали? – Максим тоже поднялся, чувствуя, как закипает в груди гнев.

– Ты не обижайся, Максим, мы контора серьёзная, должны знать, с кем имеем дело. – Иван примирительно похлопал его по плечу.

– Значит, контора! – Максим зло ощерился.

– Ты не пытайся меня поймать, это просто оборот речи. Всё я тебе расскажу, всё. Только ситуацию для себя окончательно проясню и расскажу, – ни на раз не смутился тот.

– Какую ситуацию?

– Ситуацию с тобой, Максим, или же всё-таки Пётр?

Эти слова неожиданно успокоили Максима. Хоть на деле должны были заставить потерять равновесие. Слишком хорошо он выучил уроки Деда, да и потом учителей хватало. Хороших учителей.

– Нет, Пётр давно уже мёртв, – Максим покачал головой и рассмеялся, – ну, проясняй.

Но Иван свет Петрович прояснять не захотел.

– Всему научился? – задал он новый, неожиданный вопрос, в который раз сменив тему.

– Как раз нет. Всё сложнее. – Максим замолчал, тщательно подбирая слова.

То, что до этого он рассказал, было так – мелочь. Всё остальное, что он мог поведать, было секретом, причём секретом не его. И тут со словами надо быть осторожней.

По сути, он не знал ни кто такой Иван, ни кого он представляет. Так что все карты были на его стороне. Почти все, поправил себя Максим, кое-какие козыри и у нас в рукаве припрятаны. Не стоит забывать и о Джокере, который есть в каждой колоде, а также о том, что оный, при должном умении может стать любой картой.

Они стояли, почти касаясь плечами, и смотрели на светлеющую полоску неба.

– Пойдём, в квартире договорим, – Иван прервал размышления Максима.

Максим кивнул. Он был рад отсрочке, позволяющей ему обдумать ситуацию. Подобрать слова и не сказать ничего лишнего, дабы не навредить людям. Хоть им вряд ли навредишь. Но всё равно надо быть аккуратным, на него-то они вышли, хотя он низко летает и мелко плавает. А может, поэтому и вышли? Не думал он, не думал, что так выйдет. Время спокойной жизни, выходит, кончилось. Ну что ж, узнаем, насколько плотно он зарос жирком.

Входя в подъезд, он уже знал, что расскажет, а что утаит. Деду всё равно никто навредить не сможет. Он усмехнулся. Усмешка вышла кривой, сердце тревожно сжалось, а всё ли он знает? Не окажется ли Максим, даже не мелкой рыбёшкой, а так, наживкой на чьей-то удочке?

Глава 7.

Проклятый маятник! В полную силу Максим войдёт только через неделю. Как всё не вовремя. А что, если и с соседями всё подстроено, а, Странник? Что делать будешь? Как всегда, в сложной ситуации, голос Деда звучал в голове успокаивая. Думай. Не паникуй. Дыши. Мысли, роем потревоженных пчёл, метались в голове. Глядя в широкую, покачивающуюся перед глазами спину, Максим проделал несложное дыхательное упражнение. К квартире он подошёл полностью спокойным. Тело расслаблено, дыхание мерное и редкое.

В квартире, несмотря на распахнутые окна, всё ещё пахло табачным дымом.

– Жрать охота. – Иван хлопнул себя по животу.

– Всё, что найдёшь съедобного, можешь съесть, – Максим махнул рукой в сторону кухни.

Сам прошёл в ванную. Включив воду на полную, он нырнул под тугую струю. Постояв под горячей водой, он начал переключать кран. Лёд сменялся пламенем. Контрастный душ окончательно привёл его в себя. Из ванной он вышел собранный и готовый к бою. Пока к словесному, но кто знает, что будет.

Иван хозяйничал на кухне, на сковородке весело скворчала яичница, из заварочного чайника вкусно пахло ароматным чаем.

Он оглянулся на вышедшего Максима:

– Как ты живёшь, не знаю. В холодильнике шаром покати, кроме яиц, ничего не нашёл. А вот сортов чая у тебя, – он восхищённо покачал головой, – не во всяком магазине столько найдёшь.

– Чай? Чай, я люблю, – Максим налил себе полную чашку, вроде бы невзначай взглянул на улицу. Где же у него прикрытие? Или не врал, что один работает? На улице ничего подозрительного не было. Да и быть не могло. Если это профессионалы, то Максиму здесь ничего не светит. А если так попробовать? Он закрыл глаза и потянулся сознанием на улицу. Ничего не вышло. Без своих способностей Максим чувствовал себя неуютно, вроде как одетый, среди полной народа бани. Нет, не сейчас. Скорее всего, не врёт. Если знает хоть бы часть правды про меня, не стал бы так внаглую врать. Да и сам, пожалуй, малую толику умеет. Максим это явственно почувствовал, даже находясь в отливе. Вон как спина напряглась, когда Максим выглянул в окно. Чует что-то.

Что, собственно говоря, неудивительно. Если он крутой профессионал из серьёзной конторы, в чём Максим совсем не сомневался, да ещё с боевым опытом, то он просто обязан был пробудить в себе что-то, что-то потустороннее – тонкое. Иначе бы не выжил.

– Ну что, всё готово, наваливайся, – Иван поставил между ними сковородку с вкусно пахнущей яичницей.

– Спасибо, не буду, – Максим покачал головой.

– Что так? – в серых глазах Ивана мелькнула насмешка, – Боишься, отравлю?

– Когда желудок работает, голова спит.

– Хорошо сказано, но я всё равно поём. Знаешь, что должен делать солдат при любом удобном случае.

– Есть и спать.

– Правильно, кто знает, когда в следующий раз придётся.

Максим смотрел, как гость с аппетитом ест яичницу. Вроде бы не торопясь, аккуратно действуя ножом и вилкой, вот только сковорода опустошалась с ошеломительной быстротой.

Он отхлебнул чаю, хорошая смесь получилась, и продолжил рассказ.

Пётр Свержин.

Девять лет назад…

Через полгода к упражнениям, развивающим тело, добавились техники, работающие с сознанием и психикой.

Вот тут дело и забуксовало. Простейшее упражнение на концентрацию у меня не получалось. Никак не удавалось сосредоточиться на пламени свечи, горевшей перед глазами. Огонёк расплывался, мысли множились в голове, не давая сконцентрироваться. Как Дед не бился со мной – ничего не получалось. Я пытался концентрироваться с утра, когда сознание свежо, а тело бодро, и после жесточайших физических нагрузок, когда тело отказывалось служить. Результат был один – полный ноль.

Он пытался зайти с другого боку и работать над деконцентрацией. Становилось только хуже, после пяти минут практики из глаз градом катились слёзы, голову пронзала раскалённая дуга боли, и я терял сознание.

После недели мучения Дед взял тайм-аут, и дал мне выходной. Утром, ещё по темноте, он собрался и куда-то ушёл. Я же пролежал весь день на печи, глядя, как за окном ветер играет снежинками. Мыслей не было, былая глухая тоска в душе и вязкая вялость, словно оковы, сковавшая тело. Не было желаний, было ощущение, что руки и ноги наполнены свинцом, а голова ватой. Хотелось только одного: закрыть глаза, уснуть и ничего не чувствовать.

Дед вернулся на следующее утро, а я так ни разу и не встал за весь прошедший день. Он вошёл, пахнув холодом, не снимая тулупа, подошёл ко мне и одним движением сдёрнул с печи:

– Пойдём, – выглядел он осунувшимся.

Не давая одеться, он вытащил меня во двор. Вынул из подмышки продолговатый свёрток, протянул мне.

Я послушно развернул его. На жёсткой овчине лежал лук. Что это лук, а не палка, было понятно сразу. Лёгкий, изящный и вместе с тем хищный изгиб плеч. Гладкая поверхность рукояти, украшенная резьбой полочка для стрелы и роговые насадки под тетиву. Рядом лежали свёрнутая тетива и три стрелы.

– Это мне? – сказать, что я был удивлён, это всё равно, что промолчать.

– Надень тетиву, – бросил Дед.

– Зачем? – я стоял и тупо смотрел на него.

– Делай, что говорят! – Рявкнул он.

– Холодно, можно я оденусь? – Тело под тонкой рубашкой начало дрожать.

– Нет.

Я попытался одеть тетиву, лук не хотел сгибаться, вертелся в руках, словно живое существо, а не вещь, сделанная из дерева.

– Да что ты делаешь, зачем ты навалился на него, как медведь на берёзу, упри одно плечо в землю, перекинь через него ногу и плавно сгибай, опирая о бедро.

Наконец, мне удалось накинуть костяное ушко тетивы на лаковую дугу и закрепить его в проушине лука.

– Натягивай, – Дед махнул рукой.

С первой попытки ничего не вышло, лук упорно не хотел поддаваться моим усилиям.

Полюбовавшись на мои мучения, он скомандовал:

– Ладно, на сегодня всё. Завтра продолжим…

– Руку, руку не опускай, вес на заднюю ногу, держи лук. Держи, я сказал!

Руки дрожали, особенно левая, сжимающая рукоять, да и правой, натянувшей тетиву, приходилось нелегко. Казалось, пальцы отлетят, срезанные тонкой витой жилой. Пот застилал глаза. Хрустели напряжённые мышцы спины, руки ходили ходуном, пытаясь удержать лук в натянутом положении.

– Всё хва… – за миг до произнесения фразы, тетива таки сорвалась с онемевших пальцев и хлёстко ударила по предплечью. На коже набухла кровавая полоса.

Из глаз брызнули слёзы. Это было больно, очень больно. Я присел на корточки, прижав руку к груди. Всё предплечье было исчёркано следами, оставленными тетивой.

– Дыши, – Дед присел рядом, обхватив меня за плечи. – Дыши редко и часто, дыханием изгоняй боль.

Я послушно задышал, как он учил, часто и неглубоко, и действительно, боль стала потихоньку отступать.

– Что я делаю не так? – я стёр с глаз злые слёзы. Лук никак не поддавался мне, всю неделю я только и делал, что пытался удержать его, но ничего не получалось. Он упорно, норовистой кобылой, рвался из рук, оставляя следы на моей руке.

– Всё! Всё ты делаешь не так. – Дед не казался рассерженным, скорее задумчивым.

– Понимаешь, ты пытаешься справиться с ним грубой физической силой. А лук, лук это… Вот чтобы ты получил от девушки, пытаясь взять её силой? Вот и с луком так же. Не силой надо действовать, не силой. Он живой, как ты и я, и не любит грубости. А ты рвёшь его, вот он тебе и не даётся.

Дед вынул лук у меня из рук:

– Смотри.

Неуловим движением, он вскинул руки и замер. Его голос звучал спокойно и равномерно, дыхание лёгкое и поверхностное. Лук трепещущей птицей замер в его руках, было видно, что это не простая деревяшка с верёвкой. Нет, он был живым существом: изящный изгиб лебединых плеч, еле слышная песнь натянутой тетивы, и хищная красота стрелы с кованным листообразным наконечником.

– Не силой рук надо натягивать, а всем телом, рывок и зафиксируй суставы, поставь в них замок. Мышцы расслабь, держи структуру сухожилиями. Понял?

Я кивнул, со стороны всё выглядело легко.

– Пробуй, – он передал мне лук.

Я попробовал, но ничего не вышло. Я разозлился и рванул лук. Левой от себя, правой к себе. Он упорно не желал натягиваться. Раненой птицей рвался из рук, дрожа и норовя хлестнуть тетивой.

– Спокойно, – ладони Деда опустились мне на плечи, – закрой глаза, выровняй дыхание. Злость здесь не помощник. Любить! Надо просто любить этот лук, как свою женщину, как своего первенца, как самого себя. Вслушайся в него, это не вещь – это песня, это жизнь, что бьётся в твоих руках. Обратись к нему, проси, и он откликнется.

Слова вливались мне в ухо, проникая в самую душу. Это так просто: полюби, и полюбят тебя, проси и получишь, получая – отдавай.

– Слушай его, проникай в самую суть.

Слова доносились до меня как сквозь слой ваты, я чувствовал под руками не гладкую древесину, а живое тело, обладающее своей душой, со своей волей и своими желаниями.

Я потянулся к тому живому, что открылось мне:

– Помоги мне, – в голове мелькали обрывки воспоминаний. Улыбающаяся беззубым ртом Настюша, хохочущая Ольга в голубом – моем любимом сарафане, родители.

– Хорошо, вот так, не спеши, не спеши.

Лук в руках дрогнул, я поднял его на уровень груди и плавно, без рывков, одним движением, натянул. В этот раз всё прошло без малейшего усилия, словно лук сам натянулся, помогая мне.

Струна тетивы прижалась к щеке, лёгким прикосновением лаская кожу, тепло рукояти прошло в руку, прокатилось по телу, эхом отозвавшись в голове.

– Нет ни тебя, ни его, вы одно целое. Почувствуй его, как чувствуешь руку.

Сколько я так стоял, не знаю. Исчезло всё, исчезли – земля под ногами, небо над головой. Лишь абсолютная пустота и тишина, ни мысли, ни вздоха, ни взгляда.

Звуки и ощущения вернулись в один миг. Вибрировало тело. Поясница генерировала волны мелкой дрожи, распространяя её по всему телу. Спиной я чувствовал декабрьский мороз. Дед вынул у меня из рук лук, похлопал по вмиг вспотевшей спине:

– А, ты молодец, вот так с первого раза ухватить ощущение.

Я смотрел на свои бьющиеся мелким бесом руки, и это он называет хорошо?

Он перехватил мой взгляд:

– Чудак, ты хоть знаешь, сколько простоял?

Я помотал головой, к этому не надо было прилагать ни малейшего усилия, она и так тряслась, как у человека с болезнью Альцгеймера.

– Оглянись.

Я с удивлением осмотрелся. Вокруг меня сгущались сумерки. А ведь Дед вручил мне лук не позже двух пополудни.

– Почти два часа ты стоял как статуя, если бы не пар изо рта, можно было подумать, что ты умер, – Дед улыбался.

– А что это? – я кивнул на свои дрожащие руки.

– Это хорошо, это высвобождаются мышечные зажимы. Вот теперь начнётся настоящая учёба. На сегодня всё. Пошли в баню.

– Что это такое – мышечные зажимы? – я лежал на полке, прислушиваясь к своему телу. Дрожь ушла, в теле образовалась непривычная лёгкость, я чувствовал в теле те мышцы, о которых я раньше и не подозревал. Это было непривычное, но приятное ощущение, движения обрели точность и лёгкость.

– Мышечный зажим – это хроническое напряжение мышцы. У обычного человека к сознательному возрасту как минимум пять мощных блоков: в тазу, внизу живота, в солнечном сплетении, в грудной клетке и в горле. Он их не чувствует, а они жрут прорву энергии. Вот и получается: человек вроде ничего целый день не делал, а к вечеру ноги еле волочит, мечтает добраться до дивана и тупо смотреть телевизор.

– Одно с другим связано?

– Что именно?

– Мышечные зажимы и тупой просмотр телевизора? – Меня заинтересовал его рассказ.

– Зажимы в теле тянут за собой зажимы в психике, а те, в свою очередь, в сознании. Вот и получается не человек, а скотина безмозглая. Чего-то хочет, а чего не знает. А нереализованное желание гложет, рвётся наружу – вот и снимают напряжение алкоголем.

– Откуда они берутся, эти зажимы?

– Знаешь такую поговорку? Все мы родом из детства?

Я кивнул, даже такое простое действие наполнилось для меня новыми ощущениями. Я поводил в воздухе руками, согнул и разогнул ноги – было ощущение, что суставы наполнили жирной смазкой. Они двигались с доселе недоступной мне плавностью и непрерывностью. Любое движение доставляло наслаждение, и возникало желание двигаться ещё и ещё.

– Посмотри на детей лет до 5–7, как они двигаются. Они живут движением, оно вызывает у них восторг. Дети просто не могут быть неподвижными, их мышцы свободны, энергия течёт плавно. Они просто не устают. Замахнись на ребёнка, он втянет голову в плечи, раз, другой, и вот привычка, поднимать плечи – защищая себя. Так и получается мышечный зажим. Запреты, кругом запреты – руки достань из-под одеяла, что ты в штанах копошишься, убери руки от ширинки… Всё, готов тазовый блок. И как следствие, в лучшем случае – импотенция, в худшем – мазохизм или садизм. – Дед замолчал.

– И что так у всех? – я в недоумении сел на лавке.

– У многих.

– И что же с этим делать?

– Прорабатывать и детей воспитывать правильно.

– Что было со мной?

– У тебя был блок в сознании, не знаю с чем связанный, да это теперь и неважно. Ты пробил его, вследствие чего продавил и мышечные блоки, дрожь – это индикатор того, что энергия пробила зажимы и потекла без потерь.

– Я пробил все зажимы?

– Нет, но первый шаг самый трудный, теперь всё пройдёт быстрее, – он достал из кадушки веник, – а теперь расслабься.

Теперь я половину дня занимался лишь луком. Сначала по часу стоял с натянутым луком, а Дед ходил вокруг меня и поправлял:

– Подожми таз, отпусти плечи, расслабь живот, чувствуй стопы.

Потом учился стрелять. На мой вопрос: зачем это надо?

Он усмехнулся:

– Научишься владеть луком, любое оружие будет для тебя продолжением тела, а не чужеродным предметом.

Лук для меня стал не вещью, а живым существом со своим характером, желаниями, отношением к миру и тем, кто его окружает.

После очередного стояния Дед сказал:

– Тебе надо дать ей имя.

Я не удивился, сам чувствовал, что лук у меня не мужского пола. Это была дама, красивая и страстная. И, как все красотки, она обладала диким темпераментом, ветреным характером и поистине ослиным упрямством.

Так что мне потребовалось много времени и терпения, чтобы поладить с ней. Но когда мы нашли взаимопонимание, наши совместные занятия рванули вперёд семимильными шагами.

– Я всегда говорил, что женщине проще обломать мужика, – усмехался Дед.

Он научил меня спать на морозе и купаться в ледяной воде, терпеть жар и не чувствовать боли. Я мог всю ночь бежать неуставая, махать палкой и использовать любую часть тела как оружие. И, наконец, я научился воздвигать щиты между сознанием и внешним миром. Именно для этого нужны были занятия по развитию концентрации. Когда у меня это получилось, самостоятельно удерживать барьеры в течение часа, Дед хлопнул меня по плечу:

– Через недельку выход в поле.

– Зачем? – не понял я. – Снег же, чего там косить.

На что он оглушительно захохотал, а отсмеявшись, объяснил:

– Выход в поле – это проверка своих навыков в реальности.

Пару раз фыркнув, он закончил:

– В деревню пойдёшь, дров одной старушке наколешь, и молока принесёшь.

В деревню я собирался не без внутренней дрожи, а ну как ничего не получится.

Дед словно прочитал мысли:

– Будешь так думать, экзамен завалишь.

– Вы же говорили, что в голову ко мне не полезете, – возмутился я.

– А я и не лез. Проживи с моё, и ты людей, как открытую книгу читать будешь. А уж тебя «щегла», я и спиной считаю за милую душу, – заухал он довольным филином.

Деревня встретила меня тишиной и редкими огнями ещё жилых изб. Она была старая и умирающая, на всю деревню десяток, не больше, обитаемых дворов. Молодые разъехались, старики остались доживать свой век.

Нужную избу я нашёл быстро. Она была единственная не покосившаяся, с обновлённой, видимо, с лета, краской и вся в резных наличниках. На мой стук, дверь открылась, и на пороге показалась хозяйка. Одетая в белое платье, с толстой косой, перекинутой через плечо. В сумраке, скрадывающем детали, она казалась совсем молодой.