Czytaj książkę: «Ласточкин крик», strona 3

6
Бередить старые раны не следует

Стоило мне припарковать свой драндулет, как послышалась собачья перебранка. Из окна было видно, как наш Бахтияр гонит прочь трех чужих псов. Один из них, светлошерстый, довольно большой, вдруг поднялся на задние лапы, но наш буян завалил его на спину. И уже оскалился, чтобы вцепиться в глотку. Я поспешил выскочить из машины.

– Фу! Прекрати, Бахтияр, фу!

Он сначала не понял, кто осмелился помешать, и повернулся ко мне, злобно скаля зубы.

– Бахтияр! – закричал я. – Что ты такое делаешь, черт тебя дери?

Узнав меня, пес замер в нерешительности, но продолжал недовольно рычать.

– Бессовестный! Чего на меня зубы скалишь!

Рычание сменилось глухим ворчанием, и светлошерстый пес, сообразив, какое счастье ему привалило, тут же выскочил из-под лап Бахтияра. Наш Цербер, гроза квартала, собрался было броситься за ним вслед, но я его снова осадил:

– Бахтияр, фу, сидеть!

Он в нерешительности посмотрел на меня, потом вслед улепетывавшему сопернику, но все же команды послушался, поджал хвост и, слегка взвинченный, направился ко мне.

– Правильно, молодец, разве можно с таким остервенением бросаться на других собак?

Пес посмотрел на меня так, будто хотел что-то сказать, но, видно, понял, что я его не пойму, и потрусил в сторону миски, где лежали здоровенные кости.

– Вы не правы, господин главный комиссар, – я повернул голову и обнаружил Арифа-усту¹⁰, глядевшего на меня с упреком, – Бахтияр не виноват, это другие собаки к нему пристали. Я видел, как все началось, – он просто защищался.

– Вот как? – только и получилось вымолвить. – А я-то подумал…

Я перевел взгляд на несправедливо обруганного Бахтияра – тот спокойно грыз кость.

– Все равно, не вмешайся я, он бы убил другую собаку, – захотелось мне оправдаться перед соседом.

Ариф-уста, владелец небольшого кафе, был честным человеком и всегда говорил прямо.

– Скорее уж те три пса разорвали бы в клочья Бахтияра. Бедняга грыз себе спокойно кости, которые я ему принес, и тут налетела эта троица. Они будто взбесились! – Ариф посмотрел в переулок, где исчез один из псов. – Совсем уж винить их грешно: наверняка голодные были. Но драку начали именно они, а наш просто защищался. Испугайся он, его бы на месте и загрызли. Да вы лучше меня знаете, комиссар, насколько жесток этот мир. Среди людей то же самое. Если молчать и не сопротивляться, тебя быстро сломают.

Я не знал, что сказать, но Ариф-уста и не ждал ответа.

– Ладно, мне пора, хорошего вечера.

Не успел я пробормотать что-то в том же духе, как Ариф, уже собравшийся уходить, вдруг остановился и вновь повернулся ко мне:

– Послушайте, комиссар, я тут приготовил кое-что вкусненькое. И немного острое, как вы любите. У вас ведь дома нет ничего, здесь почти не бываете, так приходите, вместе поедим. Сейчас я джаджик ¹¹быстренько соображу. – Это было дружеское предложение поужинать, типичное для него.

– Спасибо, Ариф-уста, но у меня есть немного бамии ¹². Лучше ты ко мне приходи, ее на двоих хватит. Еще есть дыня, сыр на закуску, да и парочку стаканчиков можно пропустить.

Он улыбнулся, показав пожелтевшие от курения зубы:

– Может быть, в другой раз, комиссар. Мне еще заготовки на завтра делать. Хорошо вам вечер провести.

Ариф удалился, а я присел рядом с любимцем нашего квартала.

– Не обижайся, Бахтияр, – сказал ему мягко, – не обижайся, дружок. Я просто все неправильно понял. Но в любом случае я бы никогда не дал тебе убить другую собаку.

В карих глазах не видно было ни обиды, ни упрека. Он словно хотел сказать: «Ну чего ты! Не такое уж и большое дело!»

Я оставил пса грызть кость и отправился домой. Стоило открыть дверь, как меня встретила знакомая прохлада. Несмотря на вечер, улица была раскалена, и эта прохлада, по идее, должна была радовать, но нет – меня снова охватила тоска… В этом доме после гибели жены и дочери пустота была незаполняемой, а моя рана за все эти годы так и не затянулась.

Конечно, я не всегда был погружен в тоску – какой бы большой ни была боль, человек со временем привыкает к ней, перестает обращать внимание. Раньше я думал, что это голословное утверждение, но потом убедился – так и есть. Я ничего не забыл – не мог позволить себе забыть, – но детали постепенно стирались: уходили цвета и запахи, исчезали голоса. Иногда я пытался вспомнить лица жены и дочери, но не получалось – они не появлялись, как бы я ни старался. В итоге мне приходилось снова пересматривать фотографии. Я злился на себя, не понимая, почему так происходит. Винил себя за это, но ничего не помогало – воспоминания таяли…

Однако сегодня… После того как я увидел в сквере такую же куклу, какая была у Айсун, после того как понял, кто убит, находиться в доме, который весь дышал прежней жизнью, было невыносимо. Я действительно редко здесь появлялся – жил теперь в основном у Евгении. Она все время напоминала мне, что бередить старые раны не следует, и была права. И все же меня тянуло домой, а сегодня мне нужно было кое-что найти здесь. С утра мои подозрения чуть улеглись, но к вечеру тревога снова стала набирать обороты. Все-таки связано это убийство, совершенное с таким мастерством, со мной или нет?

Я решительно двинулся в сторону лестницы, ведущей в подвал. С тех пор как я спускался по ней, прошло так много времени, что каждый мой шаг отдавался протяжными вздохами ступенек.

Ключ хранился в маленьком ящике, висевшем сбоку от деревянной двери, этот ящичек я сам когда-то сделал. Опасаясь, как бы не заклинил замок, я вставил местами проржавевший ключ и осторожно повернул, потом еще раз и еще раз. Медленно толкнул дверь – и в нос ударил тяжелый влажный запах. Нашарил выключатель, и лампочка под потолком, несколько раз моргнув, зажглась. Никакого порядка тут не было – подвал напоминал склад: хаотично составленные друг на друга коробки, еще коробки – на стеллаже, пыльный граммофон на крышке гигантского сундука из орехового дерева, абажур и поеденный молью гигантский ковер. В одной из картонных коробок должны были храниться куклы Айсун – я так и не смог заставить себя выбросить или отдать хоть что-то из ее вещей. Одежда, игрушки, книги, сережки, кольца, часики моей дочки – все было разложено по коробкам и коробочкам. В других коробках лежали вещи Гюзиде. Когда-то это был их дом – Гюзиде и Айсун, и пусть физически моя жена и дочь уже были не со мной, их вещи, как я считал, должны были остаться в доме.

Коробки с вещами Айсун занимали три полки стоявшего у стены стеллажа. Они были подписаны – я сам написал, где что лежит, будто мы собирались куда-то переезжать и опасались запутаться в вещах. Сегодня я бы уже не смог так сделать, но в те страшные дни после смерти Айсун и Гюзиде я делал все возможное, чтобы увеличить количество боли, – мне хотелось сжечь себя в огне скорби, раствориться в гневе… Так я наказывал себя, пестовал чувство вины за то, что убийцы моих любимых девочек так и не были найдены.

На самом деле я ничего не помнил о том времени, ничего… Я принимал лекарства, которые глушили все чувства, но и без них я был оглушен. Думаю, я все забыл, потому что мне просто очень нужно было все забыть, и психика сама отключила вызывающие боль картины.

Перед тем как начать открывать коробки, я на секунду замер, чтобы собраться. Как же четко я всё расписал… «Игрушки Айсун»; чуть ниже – «Кухонный набор, модельки домов, лего». Нет, здесь Барби нет, она, должно быть, в коробке пониже. Да, вот она: «Куклы Айсун». Коробка была доверху набита – дочка очень любила кукол. У каждой было свое имя, своя история, каждая говорила своим голосом. Айсун болтала с ними, будто куклы – ее настоящие подружки. Скажет что-нибудь – и отвечает сама себе, изменив голосок. Сначала нас с Гюзиде это немного смущало. Потом, после консультации у психолога, мы успокоились: он убедил нас, что в дочкиных играх нет ничего страшного – просто у нее живое воображение.

Когда Айсун немного подросла, ее интерес к куклам поуменьшился, но ни одну из них из своей комнаты она не убрала.

Я вытащил коробку и снял с нее крышку. Каждая из этих кукол была для Айсун настоящим сокровищем, а сейчас пластиковые глаза смотрели на меня с упреком – «Почему о нас забыли?» Я почувствовал, как от подступающих слез перехватило дыхание – сдержаться получалось с трудом, – и начал медленно разбирать кукол в поисках Барби в розовом платье. Но ее среди всех этих блондинок, брюнеток, шатенок, рыжих, с длинными и короткими волосами, больших и маленьких, в разноцветных платьях красавиц не оказалось. Неужели я ошибся, неужели рядом с трупом действительно была кукла Айсун? Но разве такое возможно? Разве убийца мог проникнуть в мой дом, спуститься в подвал и найти в коробке игрушку? Нет-нет, это какая-то фантастика!

Как бы я ни старался сохранять спокойствие, сердце билось все чаще, на коже начал выступать пот. Перебирая кукол, я глубоко вдохнул и чуть не закашлялся от пыли. Пора было уходить. Уже ни во что не веря, я снова залез в коробку… Да вот же она! На самом дне, между ног большого лысого пупса!

Расслабившись, я взял Барби и внимательно осмотрел ее правую руку – так и есть, склеена. Это точно кукла Айсун. Я с радостью прижал ее к груди и не смог сдержать слез.

«Совпадение, – всхлипывал я, – просто совпадение».

7
Есть что-то такое, что Зекаи скрывает

Меня разбудило не само солнце, а принесенная им жара. Я проснулся весь в поту, постель промокла насквозь. Встал, поменял постельное белье и вновь растянулся на кровати, но теперь заснуть было невозможно, сколько ни ворочайся. Разгоряченное солнце било в окно, и я обливался потом. Было ясно, что сегодня будет еще жарче и еще тяжелее, с учетом влажности. Зря я не лег спать в комнате на первом этаже, где окно выходит на север. Теперь-то уже поздно туда перебираться, да и сна не было ни в одном глазу.

Я пошел в ванную и принял холодный душ – это немного освежило, потом побрился и оделся. Когда я уже собирался уходить, внезапно вспомнил, что забыл полить цветы. Мой взгляд упал на фотографию Гюзиде, и в голове прозвучало с ее интонацией: «Опять, Невзат!»

– Да, дорогая, снова забыл.

Подхватил графин и пошел за водой на кухню. На балконе рядком выстроились горшки с цветами, и фиалки уже начали вянуть.

– Ах, Невзат-Невзат! – произнес я вслух еще одну фразу, которую часто повторяла моя покойная жена, и стал поливать растения теплой водой. Сухая земля втягивала в себя влагу, как губка, – последний раз я был дома три дня назад. Фиалки вроде живы, но сколько уже можно – надо быть повнимательнее к ним. А геттарда неплохо справляется с жарой: на ней распустились мелкие белые цветки.

Закончив с поливом, я аккуратно собрал опавшие листики, почувствовал себя гораздо лучше и улыбнулся фотографии жены:

– Я все исправил, дорогая моя Гюзиде, теперь не засохнут.

Вернувшись в дом, взял со стола найденную в подвале куклу Айсун и вышел на улицу.

За дверью меня встретил слабый ветерок, впрочем, большой погоды он не делал – давила влажность. Огляделся по сторонам:

Бахтияра не было. Вероятно, побежал вниз, к Золотому Рогу, в надежде найти место попрохладнее. Пару раз я его уже там встречал, неподалеку от лодочного сарая рыбака Махмута. Там всегда был сквознячок, и, вероятно, пес решил освежиться.

Прыгнув в свою развалюху, я поехал в центр города. А на работе, не теряя впустую времени, направился в камеру хранения вещдоков. Это было глупо, признаю́, но я все еще не мог избавиться от сомнений. Почему-то мне казалось, что только непосредственное сравнение двух кукол избавит меня от подозрений, что это преступление может быть как-то связано со мной или с моей покойной дочерью.

Среди множества пакетов с уликами найти нужный не составило труда. Вот он – лежит на самом краю стола. Барби, очень похожая на ту, что я держал в руке, была запакована в прозрачный пластик и, как казалось, с болью смотрела на меня. Я положил обе игрушки рядом. И увидел, что они довольно сильно различаются: у куклы Айсун платье было ярко-розового цвета, почти красное, а у куклы, обнаруженной на месте преступления, оттенок холодный, близкий к голубому. Кроме того, найденная вчера кукла была на пару сантиметров длиннее. Теперь я мог быть уверен: убийца не оставлял мне никакого персонального послания. Как и говорила Зейнеп, это просто совпадение. Вновь вышедший на охоту Слепой Кот просто осуществил свой обычный ритуал, и поэтому на месте преступления появилась кукла. А я принял ее за Барби Айсун. Вот и все.

Выйдя из камеры хранения вещдоков, я увидел в другом конце коридора Али и Зейнеп, нырнувших в кабинет. Когда я там появился, оба сидели на столе и готовы были приняться за уничтожение принесенных с собой булочек-погачей, распространявших восхитительный аромат. Ребята сразу же вскочили на ноги.

– Не надо, сидите, сидите. Приятного аппетита!

Лицо Али засияло:

– Присоединяйтесь, господин старший главный комиссар, тут на всех хватит.

Румяные погачи в бумажном свертке словно сами просили, чтобы их съели.

– Эх, ну тогда и чайку надо, – сказал я, усевшись на стул.

Али с готовностью протянул свой стакан:

– Можете взять, а я за другим схожу. – Не дав мне возможности возразить, парень пулей вылетел в коридор.

– Вот уж спасибо, – улыбнулся я. – Скажи, Зейнеп, а что вы забыли таким ранним утром на работе?

Девушка вся подобралась.

– Мы всю ночь провели в сквере, господин комиссар. Искали пулю, которой была убита жертва, но так и не нашли. Вам может показаться, что я преувеличиваю, но мы действительно пропустили весь песок через сито…

То, что она сказала, было важно, ведь, найди они пулю, это означало бы, что убийство совершил кто-то другой. А раз все следы были подчищены, сомнения в том, что спустя пять лет вернулся Слепой Кот, сводились к минимуму.

– Значит, наш клиент не отступил от своего ритуала, – кивнул я.

Зейнеп моргнула красными от недосыпа глазами и произнесла:

– Похоже на то, но есть одно отличие.

– Какое же?

– Даты, господин комиссар, – ее голос, утратив хрипотцу невыспавшегося человека, зазвучал звонко. – Самое первое убийство Слепого Кота, то, что он совершил пять лет назад, по датам не совпадает с нынешним. Если бы он снова взялся за старое, мы бы обнаружили тело первого января.

Про себя я поаплодировал подчиненной: она сама нашла важное расхождение, на которое мне указал Зекаи.

– Именно так, – поддержал я ее, – даты не совпадают.

Девушка взяла из пакета самую аппетитную булочку и спросила:

– Так вы полагаете, господин комиссар, что убийца – Слепой Кот?

Я покрутил в руках булочку.

– Не знаю, Зейнеп. Убийство совершил человек с большими ментальными проблемами. Зекаи настаивает на том, что Слепой Кот никогда не изменит своему ритуалу, но может быть и по-другому.

Зейнеп потянулась за добавкой и поделилась своими размышлениями:

– Возможно, он так делает, чтобы нас запутать. Допустим, он склонен придерживаться ритуала, но он же не хочет, чтобы его поймали. А вдруг поэтому он поменял дату, когда начал снова убивать? Чтобы запутать следствие?

Я откусил от погачи еще кусочек, прожевал и сказал:

– Во всяком случае, второго июня, как и пять лет назад, он оставил жертву на детской площадке под горкой.

Зейнеп к своей булочке не прикоснулась.

– Да, именно, – сказала она. – И все, что там полагалось по его плану, он тоже совершил. А значит, если он соблюдает ритуал, то следующая жертва будет обнаружена завтра, четвертого июня.

Было видно, что прошлой ночью они с Али хорошо проработали тему.

– И это дает нам неплохую возможность, Зейнеп. Если Слепой Кот останется верен себе, мы сможем его поймать.

Она не поняла, и я пояснил:

– Место преступления, дорогая. Пять лет назад четвертого июня он оставил жертву во дворе детского сада.

Ее каштанового цвета глаза просияли:

– Значит, нам надо взять под наблюдение все детсады Стамбула!

– Да, – согласился я. – Этой ночью мы устроим засады. Я скоро переговорю с начальством на эту тему.

Зейнеп рассеянно кивнула.

– Давай ешь, чего ты ждешь? – Я запил чаем следующий кусочек суховатого теста.

Но она вся была в своих мыслях и будто не услышала моих слов.

– А вдруг это не Слепой Кот? Вдруг ему кто-то подражает? – в глазах девушки читалось волнение. – Может, я повторяюсь, но если все наши знания о серийных убийцах верны, господин старший инспектор, то они не могут просто так нарушить обычный для них порядок вещей. Кроме того, мы говорим о маньяке, который вновь начал убивать спустя пять лет. Наверняка он хочет, чтобы о нем вспомнили…

Все это я уже слышал от Зекаи. И поспешил внести ясность:

– Да, так тоже вполне может быть. Но даже если убийца кто-то другой, дело Слепого Кота – то, пятилетней давности, – мы не можем просто так отложить.

– Даже если убийца кто-то другой? – переспросил вернувшийся с чаем Али. – Кто-то еще может быть убийцей?

– Пока мы только рассуждаем на эту тему.

Али поставил дымящийся стакан на стол и скривил губы:

– Глупости! Все факты говорят в пользу того, что убивал Слепой Кот. Каких еще доказательств ждать? Все просто как дважды два.

Зейнеп куснула наконец погачу и задумчиво покачала головой. Это не укрылось от внимания Али.

– Разве это не твоя мысль? – удивленно произнес он. – Ты разве не об этом говорила ночью?

Я не хотел, чтобы ребята ссорились.

– Зекаи тоже говорил про Слепого Кота… Я заходил к нему вчера во второй половине дня. Но и он до конца не уверен.

Али уселся на стул:

– Тот самый инспектор по прозвищу Грейхаунд?

– Да, Зекаи Грейхаунд. Он единственный, кто знает это дело от и до. Но, к сожалению, Зекаи говорит, что ничего нового добавить не может. Исходя из того, что он сказал, в деле нет ни малейшей зацепки.

Брови Зейнеп удивленно вскинулись:

– И вы ему верите?

Я глотнул еще чая.

– Нет, конечно. Он врет. Есть что-то такое, что Зекаи скрывает. Что-то, что не отражено в материалах дела.

Лица ребят вытянулись от удивления.

– Ну, чего застыли? – засмеялся я. – Ешьте погачи, остынут. Приятного аппетита!

Прихлебывая чай, Али задал очень важный вопрос:

– А зачем ему что-то скрывать? Он что, пытается покрыть Слепого Кота?

Я поставил стакан на стол.

– Нет, это точно нет. Просто он хочет сам его поймать. Понимаю, обидно, если кто-то другой задержит преступника, за которым ты гонялся столько лет. А может, он просто не верит в других. Думает, что только он способен вычислить убийцу.

Мой молодой подчиненный, пока что не познавший мир во всех его тонкостях, слегка растерялся:

– Ну и ну… До чего же странные люди встречаются!

– Не называй его странным, сынок. Зекаи всей душой предан полицейскому делу. Не было ни одного убийства, которого он не смог бы раскрыть. А тут споткнулся. И то, что он так и не поймал Слепого Кота, его не отпускает.

Али, как всегда, был прямодушен:

– Господин комиссар, а почему вы открыто у него не спросили? Может, и рассказал бы.

– Нет, это исключается – он начал бы отпираться. Я хорошо знаю Зекаи: человек он упертый, его не переубедить. – Я проглотил последний кусочек погачи. – Но так или иначе, нам придется еще раз обратиться к Зекаи. Ну, или он сам может к нам прийти… Ты вот что, Али, свяжись с близкими всех жертв Слепого Кота. Пусть расскажут о жизни убитых – может, мы выйдем на какие-то детали, которые не были отмечены в деле. И поинтересуйся аккуратно, не встречался ли с кем-нибудь из них в последнее время Зекаи?

– Так точно, господин главный комиссар. Наша Зейнеп умница – всю нужную информацию она вынесла в отдельную таблицу. За сегодня постараюсь управиться.

– Прекрасно. – Я повернулся к девушке. – А мы с тобой встретимся с близкими Акифа Сойкырана, может быть, им тоже есть что рассказать.

Зейнеп вздохнула.

– У Акифа Сойкырана нет родственников, господин комиссар, он вырос в приюте.

Это обстоятельство сразу привлекло внимание Али, который сам был из детского дома.

– А что за приют? Стамбульский какой-то?

Тоном отличницы, идеально выполнившей домашнее задание, Зейнеп ответила:

– Нет, в Чанаккале ¹³. Приют закрылся десять лет назад, но нам повезло: его бывший начальник, Хиджаби-бей, сейчас на пенсии и живет в Стамбуле, в районе Зейтинбурну¹⁴. Мы с ним вчера разговаривали по телефону – он сразу вспомнил Акифа. Расстроился, когда узнал, что тот мертв, но выразил готовность нам помочь.

– Отлично, это то, что нам надо! – Я показал на погачи, оставшиеся в пакете. – Давайте доедайте, а я пока пойду к начальству, пусть расставят людей у детских садов.

8
Каждый мой воспитанник – чистое золото

Не так уж давно – всего-то лет двадцать назад – район Зейтинбурну, застроенный одноэтажными геджеконду ¹⁵, был пусть и бедным, но довольно приятным зеленым уголком города. Но теперь от цветов и деревьев не осталось и следа – друг за другом громоздились уродливые, почти неотличимые бетонные здания, выстроенные на деньги муниципалитета. Бывший директор детского дома, в котором вырос Акиф, жил на пятом этаже. Лифт не работал, и нам пришлось подниматься по узкой лестнице. Перед дверями квартир была выставлена обувь, слышались детские голоса, кто-то готовил еду, и ее тяжелый запах был невыносим при такой жаре. Люди, живущие здесь, так и не смогли стать в полной мере стамбульцами – они несли на себе печать родной анатолийской¹⁶деревни, немало, впрочем, не стесняясь этого. Их основной задачей было просто выжить в бетонных джунглях, и с этим они замечательно справлялись.

Хиджаби-бей, казалось, сидел под дверью и ждал нас – стоило нам позвонить в звонок, как он мгновенно открыл. Несмотря на душную жару, он был при параде – галстук темно-кофейного цвета, горчичная рубашка и коричневый официальный костюм. Очевидно, бывший директор придавал большое значение нашей встрече. Большие черные глаза светились легким стеснением.

Заминка продлилась недолго, на тонких губах Хиджаби-бея появилась широкая улыбка, лицо просветлело:

– Зейнеп-ханым, не так ли? А вы, должно быть, главный комиссар Невзат? – Он отошел в сторону, пропуская нас. – Прошу, заходите. Добро пожаловать!

Зейнеп, а следом за ней и я просочились в коридор. Чистая квартирка была обставлена пусть и дешевой, но довольно симпатичной мебелью. Кроме хозяина, никого не было, и Зейнеп опередила мой вопрос:

– Вы живете один?

Хиджаби-бей погрустнел.

– Да, в полном одиночестве. С браком не получилось у меня, дорогая Зейнеп-ханым. Когда по долгу службы постоянно переезжаешь из города в город, крепкие отношения не складываются. – Он улыбнулся мне. – Не скажу, что я не пытался. Пытался, и не один раз, но судьба распорядилась иначе. А сейчас я уже слишком стар. Не удивляйтесь так, Зейнеп-ханым, в этом году мне исполнилось уже шестьдесят пять. Какой из меня кавалер в таком возрасте?

Он был слишком придирчив к себе. На вид Хиджаби-бею было не больше пятидесяти; он был радушен и, очевидно, мог поддержать любую беседу. Он чем-то напоминал старых актеров из фильмов Йешильчама ¹⁷– седые виски, потемневшая от долгого нахождения на солнце кожа, загадочные черные глаза под четкой линией бровей. Драматического шарма добавлял глубокий шрам на левой щеке. Женщинам обычно нравится такой типаж. А у дам постарше такие мужчины вызывают приятную ностальгию по минувшим временам. Но какое нам дело до его отношений с женщинами, мы не за тем пришли.

Хозяин показал на зеленый диван рядом с чугунной печкойбуржуйкой:

– Пожалуйста, присаживайтесь.

Заметив, что печка привлекла мое внимание, он с улыбкой пояснил:

– Семейное наследие… Много у меня воспоминаний с ней связано, поэтому так ее нигде и не оставил – все время возил за собой. Здесь вообще-то есть газовое отопление, но, сами видите, привез, установил, никак не могу отказаться от единственной оставшейся от отца вещи.

– Понимаю, Хиджаби-бей, – поддержал его я, – мне тоже тяжело расставаться с памятными вещами.

Мы с Зейнеп уселись на диван. Сидеть было не очень удобно, но я откинулся на спинку, и стало получше. А Зейнеп, хотя и не спала всю ночь, кажется, была всем довольна.

Я не стал тянуть резину:

– Спасибо большое за то, что согласились поговорить, Хиджаби-бей. Как вам сообщила по телефону Зейнеп, мы занимаемся расследованием убийства Акифа Сойкырана.

На его лице отразилась непритворная грусть.

– В это сложно поверить. Когда я услышал, меня прямо затрясло. – Он не смог продолжить, так как по щекам покатились слезы. – Прошу прощения, извините. – Хиджаби-бей вытащил из кармана платок, и по комнате распространился легкий запах парфюма. – Стоит только подумать – сразу не по себе. – Он вытер глаза, аккуратно сложил платок и вновь положил в карман. – Акиф был хороший, добрый парень… Спокойный, ни с кем не ссорился, не хулиганил. Кто же такое сделал с беднягой?

«Он что, не знает, что Акиф был педофилом?» – подумал я и спросил:

– А как вы с ним познакомились? – Было очевидно, что, если начать с подноготной бывшего ученика, Хиджаби-бей сразу уйдет в глухую защиту. Или даже скроет что-то, что знает. – Акиф, должно быть, попал к вам в приют совсем малышом?

Глаза мужчины затуманились:

– Да, он был маленьким, девять лет. Добрый и очень умный ребенок. Его родители погибли в аварии. В Эзине ¹⁸жили два его дяди. Но они жили бедно, на своих детей денег еле хватало. Старший из них и привез Акифа в приют. Кажется, его звали Зюхтю. А младшего я ни разу не видел. Зюхтю в первый год еще приезжал, а потом перестал. Да так всегда и случается, – он глубоко вздохнул. – Для приютских детей я был и матерью, и отцом…

– А сколько Акиф пробыл в приюте? – спросил я.

– До окончания старшей школы, – не задумываясь, ответил Хиджаби-бей. – На второй год он ни разу не оставался, и аттестат у него приличный. Я, кажется, говорил уже, что он был очень умным и прилежным. Писал неплохие рассказы. Я думал, он станет писателем. У нас тогда был один преподаватель литературы, Талат-бей… Да, Талат Кызылчай. Они очень хорошо ладили друг с другом. У Талата были две дочки, но он относился к Акифу как к собственному ребенку: дарил книжки, ручки, всякое такое. А на праздники даже приносил ему одежду и обувь.

Мы с Зейнеп переглянулись – нас посетила одна и та же нехорошая мысль.

– А Акиф тоже любил учителя? – осторожно спросила моя подчиненная.

Информация об излишне щедром внимании со стороны Талат-бея внушала подозрение, и в детстве Акиф вполне мог стать жертвой изнасилования. Но Хиджаби-бей был спокоен.

– Конечно, любил. – На его губах играла невиннейшая улыбка. – Как же он мог не любить? Кроме меня, Акифом так тесно занимался только Талат-бей. Очень хороший был человек. Могу смело сказать – один из лучших учителей, которых я знал. Умер, правда, ужасно. Представьте, такого доброго, чудесного человека зарезала собственная жена! Говорят, ревновала к ученикам. Видимо, не все в порядке с головой было. Ее потом поместили в сумасшедший дом. А что с дочками стало, я не знаю.

– Хорошо, – снова перебил я его, – до выпуска из старшей школы Акиф жил в вашем приюте. А потом вы с ним оставались на связи?

По взгляду показалось, что он даже обиделся:

– Бог с вами, Невзат-бей, как же нам не быть на связи? Я что, похож на человека, который забывает о своих воспитанниках, как только они выходят во взрослую жизнь?

Он показал на окрашенную в бежевый цвет стену. В рамках понемногу выцветали фотографии. Люди на них были запечатлены на выпускных, на свадьбах, а один юноша даже держал на руках новорожденного ребенка.

– Все это мои дети. А их дети – мои внуки. Я со всеми состою в переписке, созваниваюсь. Сейчас еще появился Интернет, меня просят через него писать, но я все никак не могу освоить.

– А Акиф Сойкыран, – пришлось уточнить, – с ним вы были на связи?

Его лицо потемнело.

– Да, мы с ним общались. Последний раз два месяца назад. С ним в один год выпускался парень по имени Семих, и Акиф собирал деньги ему на свадьбу. Мы вырастили очень порядочных ребят. Они всегда друг другу помогают.

Зейнеп не смогла больше сдерживаться:

– Если вы считаете, что так хорошо знаете Акифа, от вас не должен был ускользнуть тот факт, что он был педофилом.

Брови Хиджаби-бея взлетели, на лице отразилось сначала удивление, а потом и гнев:

– Как?! Как?! Что вы такое говорите, Зейнеп-ханым?!

Но моя коллега не собиралась идти на попятную:

– Я говорю вам, что Акиф Сойкыран, о высоких качествах которого вы сейчас рассказывали, был человеком с тяжелым психическим отклонением. Он был педофилом. К детям приставал. Его даже судили за это. Он в тюрьме сидел. Вы это не слышали, нет?

Лицо хозяина квартиры приобрело мертвенно-бледный цвет.

– Как?.. Нет-нет, здесь какая-то ошибка. Я слышу об этом первый раз от вас. – Он запаниковал. – Просто имена одинаковые. Это другой Акиф Сойкыран. Мой мальчик такого не совершил бы!

Хиджаби-бей произнес это совершенно искренне, но слова явно расходились с реальностью. Либо он преувеличивал, когда говорил, что поддерживает тесный контакт со всеми своими учениками, либо обманывал нас.

– К сожалению, ошибки здесь нет, Хиджаби-бей, – мой голос звучал холодно. – Убитый Акиф Сойкыран воспитывался в вашем приюте. И он на самом деле был педофилом. Вероятно, из-за этого он и был убит.

Черные глаза широко открылись от удивления, но я был не в том настроении, чтобы ждать, пока он придет в себя:

– К сожалению, дело обстоит именно так. И я хочу у вас узнать, не было ли у Акифа в детстве или ранней юности жалоб по этому вопросу? Приставания или что-то в этом роде? Например, Талат-бей… Вы утверждаете, что он был хорошим учителем, я и не собираюсь его в чем-то обвинять. Но поймите, нам надо со всем разобраться, в том числе и для того, чтобы найти убийцу Акифа.

Хиджаби-бей крепко сжал колени и возмущенно замахал у нас перед носом указательным пальцем:

– Вы ошибаетесь! Все, что вы говорите, неправда. Акиф совсем не такой, и Талат-бей не такой! – У него затряслась челюсть. – Такого… такого просто не могло произойти в моем приюте! Каждый мой воспитанник – чистое золото.

Прежний Хиджаби-бей, гостеприимный и вежливый, пропал, теперь на его месте сидел готовый броситься в драку старик. Он еще больше повысил голос:

– Невзат-бей, вы все неправильно представляете! Вы возводите напраслину на Акифа! Никто из тех, кого я воспитал, не мог совершить такую мерзость. Нет, господин комиссар, никто вам не поверит.

Без всяких сомнений, директор приюта был хорошим и добрым человеком и ждал того же от воспитанников. Но он жил в каком-то своем фантазийном мире. Я прекрасно знаю людей такого типа. Они всегда стремятся игнорировать все плохое, что их окружает. Считая, что все остальные от рождения так же добры, как и они сами, такие люди не верят, что в мире может произойти хоть малейшая несправедливость. И хотя жизнь постоянно показывает им свое истинное лицо, они не в силах отказаться от своего оголтелого оптимизма.