Тихий маленький город

Часть 1
Лодочник

Положив в корзину последний пучок травы, я разогнулась и потёрла спину.

Да, пора заканчивать: предрассветные сумерки сменились ясным утром. Солнце мне не было видно за высокими деревьями, но оно уже встало, а значит, время сбора травы истекло.

Вот и хорошо. Дома разложу всё, что набрала, пусть сохнет, а сама посплю ещё пару часов, сегодня можно. Первое мая, выходной у всех. Ну, кому Первомай, а кому Белтайн; я вот точно знаю, что травы, собранные сегодня в час перед рассветом, будут особенно сильными. Потому и поднялась в три часа ночи, чтобы в половине четвёртого начать.

Я зевнула, чуть челюсть не вывихнула, и потихоньку пошла вверх по склону оврага.

Вот уже видна крыша моего дома, ещё несколько шагов по дороге – и калитка. Я ещё раз зевнула, потёрла глаза свободной рукой и чуть не упала, споткнувшись… О чью-то ногу? Господи, неужели сюда забрёл какой-то пьяный и улёгся спать в моём боярышнике?

Ох, нет, похоже, всё гораздо хуже…

Мужчина лежал ничком, и на правом боку по его одежде расплывалось кровавое пятно. Похоже, это был удар в печень, а добраться до неё куда легче, чем до сердца, рёбра не защищают. Нужно всего лишь знать, куда бить… Судя по всему, тут бил знаток. Сильное кровотечение, вот след ведёт вниз, к пристани, и наверняка есть внутреннее. У лежащего есть шанс, если прошло немного времени.

Я опустилась на колени рядом с телом и приложила пальцы к его горлу – вроде есть пульс? Или нет? Пальцы замёрзли, ничего не чувствую…

Нет, пульса не было.

Поздравляю тебя, Анастасия Александровна, ты нашла труп.

Секунд тридцать я малодушно обдумывала отличную идею немедленно уйти, закрыться дома и лечь спать. Ну, в самом деле: пять утра, первое мая, выходной – кто меня видит? Вздохнула, вытянула из кармана ветровки телефон и ткнула пальцем в номер участкового.

После десятого гудка трубку сняли. Отодвинув аппарат от уха, я переждала поток отборного мата, потом вежливо сказала:

– Доброе утро, Михаил Матвеевич!

– И тебе не хворать, Анастасия! Что случилось?

Я кратко отчиталась, участковый так же кратко ответил:

– …! Сейчас буду! Скорую вызывай! – и отключился, не прощаясь.

А и в самом деле, чего прощаться, когда вот-вот снова встретимся?

Тарахтение мотоцикла я услышала минут через десять, так что успела занести в дом корзину с травами и поставить в холодную кладовую. Для себя я вынесла из прихожей стул, уселась поудобнее и даже несколько минут подремала.

Мотоцикл подкатил ко мне. Участковый стянул шлем и спросил:

– Что скорая?

– Едут.

Ближайшая подстанция была в Ростиславле, тридцать семь километров дороги. Нам обоим было известно, что это уже бессмысленно.

– Кто это, не опознала?

– Детективы смотрю по телевизору, Михал Матвеич, знаю, что трогать ничего нельзя.

– А он точно… того?

– Пульса я не нащупала.

– Ну да, ну да, кому и знать, как не тебе…

Михаил Матвеевич обошёл вокруг тела, присел на корточки – с трудом, участковый у нас мужчина немолодой и корпулентный, в теле – осторожно приподнял голову лежащего и заглянул в лицо.

– Плохо дело, Настя, – сказал он, отряхивая руки. – Знаешь, кто это?

– Откуда ж?

– Санька. Санька-лодочник.

Я присвистнула: Александр Бухвостов, перевозивший на своей моторке всех, кому нужно было срочно попасть с правого берега Волги на левый, был известен всему городу неуступчивым характером и строгими принципами. Он не курил, не пил и капли спиртного даже в праздники, и ничего не делал даром.

– Получается, не в драке и не по пьяни его зарезали, так, Михаил Матвеевич?

– Вот именно, Настя, вот именно. Ох, грехи наши тяжкие…

– Пуда полтора, – привычно откликнулась я.

Ну а что? И бабушка моя так говорила, несмотря на высшее художественное образование и тщательно скрываемое дворянское происхождение.

Тем временем участковый набрал короткий номер и вызвал бригаду из убойного отдела. Потом повернулся ко мне и спросил:

– А скажи мне, Настя, что ты тут делала в такое время?

– За травой ходила, – честно ответила я. – Горицвет и цветы кошачьей лапки по росе собирать надо, иначе толку от них не будет.

– Горицвет, значит… Ну-ну…

– Михал Матвеич, а можно, я домой пока пойду? Спать хочется – сил нет.

– Сиди! Ты свидетель.

– Да какой я свидетель? Я находитель! Вы ж знаете, никуда я не денусь, вот я, вот мой дом, вон окошко спальни. Как понадоблюсь, так и позовёте.

Не слушая возражений, я ушла к себе. Легла, не раздеваясь, поверх одеяла, прикрылась пледом и выключилась.

Не знаю уж, что говорил сотрудникам скорой и полицейским наш участковый, но, когда он меня разбудил, было почти восемь часов утра. Чувствовала я себя вполне бодро, так что влезла в кроссовки и вышла на улицу. На нашей улице стояли две машины, полицейский «опель» и частный жигуль-девятка. Тело уже увезли, слава богу – не то чтоб я боялась мертвецов, я в медицинском училась, но лучше пусть они не лежат под моим боярышником.

– Шахова Анастасия Александровна? – спросил молодой человек в штатском.

– Да, это я.

– Оперативно-розыскной отдел, старший лейтенант Сосницкий, паспорт ваш можно попросить? – выпалил он единым духом.

– Попросите, – разрешила я.

Старший лейтенант хмыкнул и исправился:

– Принесите, пожалуйста, ваш паспорт.

Сфотографировал первую страницу, раскрыл на прописке и вздёрнул брови:

– Десять лет прожили в Москве, до этого в Питере были прописаны, а теперь у нас?

– Так получилось, – пожала я плечами.

Не собиралась никому рассказывать, почему получилось именно так, а не иначе. Место жительства выбирала не я, вот почему. Иначе бы и в голову мне не пришло поселиться в городе Кириллове…

* * *

Да, Сосницкий не ошибся, родилась я в Санкт-Петербурге, жила вместе с мамой в старом доме на Кирочной, закончила соседнюю школу и поступила в медицинский. Сама поступила, с первого раза, на бесплатное отделение! А когда сдала сессию за четвёртый курс, в моей жизни, до того момента ровной и беспечальной, произошло два события: умерла мама, и я познакомилась с Максимом.

Мама сгорела в три дня от неведомой болезни, и медики, мои почти коллеги, так и не смогли установить, что же это было. Во вторник мама пришла домой с работы, она была научным сотрудником Эрмитажа, мы вместе отметили последний сданный мною экзамен, а утром она уже не смогла подняться с постели.

С Максом я столкнулась неделей раньше, выходя после экзамена по хирургическим болезням. Потом я узнала, что он приезжал к нашему ректору, какие-то дела они вместе крутили, а тогда… Он был красивым, с белоснежной улыбкой, и ухаживал красиво, и я уже почти собралась познакомить его с мамой.

Три страшных дня, пока она лежала в Мариинской больнице, а врачи пытались поставить диагноз, Макс был со мной рядом. И не только держал за руку: он оплатил отдельную палату и все платные обследования, привозил какие-то редкие лекарства, звонил и договаривался с клиникой в Швейцарии.

Ничего не помогло.

Я была в состоянии ступора, и похоронами тоже занимался Максим. А потом запихнул меня в самолёт и увёз в Москву.

В конце лета мы поженились.

Мы с Максимом прожили вместе десять лет. Всякое было, и хорошее, и плохое, хотя хорошего всё-таки больше. В этой самой нашей жизни было только два «не», но каждое весило как чугунная гиря: у нас не было детей, и я так и не закончила институт. Зато научилась отдыхать на экзотических островах и бродить по тосканским городкам, носить дорогую одежду, вспомнила английский и выучила французский, водила машину – вначале джип, для безопасности, потом Мерседес, потом БМВ.

Вот на БМВ я и попала в аварию.

Ничего удивительного: середина января, снег пополам с дождём и нулевая видимость, дорога как каток… Даже не помню уже, куда я ехала. Тогда казалось, что это очень важное дело, а теперь – не помню. Откуда-то из-за павильона остановки выскочила собака, я автоматически повернула руль, и – здравствуй, столб, прощай, БМВ, привет, кома!

Как выяснилось потом, много позже, никаких внешних или внутренних повреждений на мне не обнаружили. Одна-единственная царапина на левой руке жизни и здоровью явно не угрожала. Тем не менее, в себя я не пришла ни на второй день, ни через неделю, ни через месяц.

С середины января по третье марта я лежала на больничной койке, утыканная иголками и окружённая пищащими и мигающими аппаратами; Макс не пожалел денег, и у меня было всё. Вот только вывести меня из комы не получалось. Да, собственно, никто не знает, как это делать, поскольку никому достоверно не известно, что именно происходит внутри мозга. Этакий чёрный ящик, на вход подали информацию, на выходе получили реакцию, а что внутри? Известно только великому физиологу Павлову, и то потому, что он уже на том свете.

Но я совершенно точно знаю, что все эти полтора месяца я жила чужую жизнь. Нет, не так – я и была этой женщиной, Агнией Николаевной Апраксиной, восьмидесяти шести лет отроду. Вставала утром с её высокой никелированной кровати с высокими столбиками, делала гимнастику, пила травяной чай, проверяла травы и настойки в отдельной комнате, каждый день мыла весь дом, а по пятницам устраивала генеральную уборку.

Господи, да за десять лет жизни с Максом я успела напрочь забыть, как моют полы, ходят за покупками и варят суп, всё это делали домработница и повар!

А ещё очень быстро я узнала, что стала ведьмой.

Это было удобно: ни одна из соседок не смела не то, чтобы спорить с Агнией Николаевной – в спину гадость прошипеть. В эту неизменно прямую, не согнутую годами спину.

Конечно, официально она называлась травницей, и ею была. Сама собирала растения в должное время, сама сушила, перетирала, настаивала, смешивала… Но ещё умела и кровь затворить, и зубную боль снять (стоматолог в городе Кириллове был такой, что лучше утопиться, чем к нему в руки попасть), и роды принять, и сорванную поясницу поправить. Могла Агния Николаевна и приворот-отворот сделать, но не хотела, и не делала никогда. К ней с этим и не совались.

Ну вот, а потом она умерла. Третьего марта в половине девятого утра Агния Николаевна Апраксина отложила пестик, которым растирала сушёную мяту, пересыпала траву в банку с притёртой пробкой и всё убрала по местам. Потом, глядя в окно на сугроб, уже переползающий через подоконник, сказала вслух:

– Ты вот что, милая, когда сюда приедешь, говори всем, что ты моя внучка. Или даже лучше – правнучка. Завещание на тебя я напишу и на столе оставлю, так что будешь в своём праве. Я хорошо здесь жила, и ты будешь не хуже. Моя сила – твоя сила, моё право – твоё право, оставляю тебе всё, и ответственность на тебе.

Это мне? Значит, она знает, что я – там, то есть, тут, в её голове?

Как это?

Агния Николаевна переоделась, легла поверх одеяла и начала бормотать молитву. Как обычно, в этот момент я отвлеклась, никак не получалось воспринимать всерьёз её религиозность. За окном повалил снег, мартовский, большими мокрыми хлопьями. На ветку у самого окна села крупная птица с красной грудкой – снегирь? Тут старуха резко вздохнула, опустила веки, пряча от меня сугроб, снегопад и птицу…

И я пришла в себя уже в больничной палате, среди мерно мигающих аппаратов.

Меня посмотрели по очереди пять врачей, сёстры измерили давление, сахар, уровень кислорода и бог знает что ещё, напоили горячим бульоном и оставили в покое. Отдыхай, мол – можно подумать, предыдущие полтора месяца я перерабатывала! Последняя из девушек задержалась в палате, что-то убирая, и, когда её коллеги скрылись за дверью, шепнула:

– Твоего мужа зовут Максим?

– Да.

– Не удивляйся, будь готова – он успел с тобой развестись. Я услышала, когда он по телефону разговаривал.

– Зачем ты мне это говоришь? – горло болело, но за время комы я намолчалась.

– Лучше такое знать, чем получить внезапно на голову ушат помоев. Скажешь, нет?

– Спасибо, – я закрыла глаза, чтобы она ушла поскорее, но потом вспомнила, что не выяснила одну важную вещь. – Постой, какое сегодня число?

– Третье марта.

– И во сколько я очнулась?

– В девять утра.

– Спасибо, – повторила я и зажмурилась уже окончательно.

Чуть слышно хлопнула дверь, девушка ушла.

Надо же, сколько всего произошло, пока меня не было…

Вспомнив стишок откуда-то из детства «Пальмы без меня заглохнут, розы без меня засохнут…», я невольно хихикнула. А и в самом деле: думаешь, что без тебя мир остановится, реки пересохнут, и трава расти не будет, ан нет – всё крутится, как и раньше.

Значит, Максим со мной развёлся…

Быстро он. Прислушалась к себе, пытаясь определить, что я чувствую. И с изумлением поняла: ничего. То есть, мне совершенно не хочется, чтобы этот человек меня обнимал, со мной завтракал и ходил в гости. Боже, как же хорошо, что мы детей не завели!

Конечно, с деньгами будет туговато, я привыкла ни в чём себе не отказывать. Ну, ничего – как привыкла, так и отвыкну. Не пропаду. Я закончила четыре курса медицинского, значит, фельдшером могу работать.

Правда, во весь рост встаёт вопрос: а жить где? В Питер вернуться?

Постойте-ка, а ведь старуха обещала оставить на моё имя завещание… Как там она говорила? «Завещание напишу и на столе оставлю, будешь в своём праве». Отлично, теперь знать бы, где этот самый стол…

Тут перед моим внутренним взором всплыло письмо на имя Агнии Николаевны Апраксиной. Какой-то официальный белый конверт, из мэрии, что ли? На конверте чётко напечатанный адрес: город Кириллов Ростиславской области, улица Волжская Набережная, дом девять.

Отлично.

Уж неделю-то меня здесь точно продержат, за это время нужно выяснить хотя бы, как туда добираться, это план минимум. План максимум – получить с бывшего мужа какое-то количество денег и машину, лучше что-то вроде «Нивы». Тут я вспомнила «Лендровер», на котором ездила какое-то время, и ностальгически вздохнула. Нет уж, Анастасия Александровна, надо быть проще. Ремонтировать «Лендровер» в городе Кириллове вряд ли легко, и уж точно недёшево…

Вот интересно, с чего мой дорогой муженёк начнёт разговор о разводе?

* * *

Макс появился на следующее утро.

Присел на краешек кровати, взял меня за руку, погладил:

– Какая ты стала… прозрачная.

– Однообразное питание, знаешь ли, – хмыкнула я. – Внутривенное. Ничего, отъемся. Зато какое-то время можно будет не думать об излишнем весе.

– Это уж точно, – хохотнул он. – Давай закажу чего-нибудь, что ты любишь, тебе будут привозить. Тебе же всё можно?

– Абсолютно. Спасибо.

«Не буду облегчать тебе задачу, – думала я, разглядывая бывшего мужа сквозь опущенные ресницы. – Поскольку поменять уже ничего невозможно, остаётся расслабиться и получить удовольствие от процесса».

– Что-то ты молчалива, даже не спросишь, как я жил без тебя?

– Как ты жил без меня? – послушно повторила я.

– Плохо! Представь себе, как я испугался, когда ты попала в аварию! Скольких врачей приглашал, когда стало понятно, что ты не приходишь в себя, хотя повреждений никаких нет. И вообще, ужасно тяжело без тебя было… Все спрашивают, что случилось, сочувствуют, а я и сам не знаю, на каком я свете! Кстати, мне тут премию вручали «Предприниматель года», на церемонию полагалось приходить со спутницей, а ты… вот тут, – он обвёл рукой палату.

– Сочувствую, – пробормотала я.

«Вот интересно, пострадала я, а ты мне рассказываешь, как плохо было тебе, – думала я лениво. – И кто же с тобой пошёл на эту церемонию? Небось, в моих изумрудах дама ходила? Н-да, похоже, в грядущую мою жизнь изумруды не вписываются никак. Ну и чёрт с ними».

– Стася…

Но тут у Макса зазвонил телефон, он выслушал, что ему говорили, произнося только «Да» и «Нет», отключился и сунул аппарат в карман.

– Прости, дорогая, труба зовёт. Я завтра постараюсь приехать!

И он выскочил за дверь почти бегом.

Наутро, после очередного обследования на всех возможных аппаратах, у меня появился новый гость: господин Шарканов Ян Валерьевич, адвокат Макса. И пришёл он не с пустыми руками, а с информацией и с подробным соглашением. Ну, информация новостью для меня не стала, то, что я теперь брошенная жена, мы уже пережили. Но для порядка, разумеется, сыграла драму, изобразив всё, что могла придумать на эту тему: лёгкий обморок, сползающую по щеке одинокую слезу, скомканный платочек…

Аж саму стало подташнивать от этой сахарной ваты.

А вот соглашение – это важно, это моя дальнейшая жизнь. И я сейчас буду торговаться так, что продавцы рыбы на одесском Привозе позавидуют.

На восьми страницах этого документа было старательно прописано, чего хотят от меня: отказаться от всех претензий на имущество, имя, торговую марку, счета, наследство… короче, от всего. Точка. Одна страница была посвящена тому, что я получу: квартира в Питере, оплата обучения на двух последних курсах медицинского института по моему выбору, счет в банке на полмиллиона. Ну, гуманно, что уж. Мог бы и в Балашихе поселить, или там на проспекте Обуховской обороны, где уличные грабежи даже для статистики считать перестали.

Внимательно прочитав текст соглашения, я положила его рядом с собой на кровати и сладко улыбнулась.

– Дорогой Ян Валерьевич, спасибо вам! Вот я читаю это, и сразу понимаю, как вы мне сочувствовали, как переживали за моё будущее!

– Ну, Анастасия, а как же иначе? – сахарную улыбку мне вернули с процентами. – Не чужие люди! Так что, всё в порядке, подписываем?

– Да вы знаете, всё практически идеально, только некоторые пункты хотелось бы слегка поменять. Вот, например, оплата двух последних курсов – это прекрасно, а ординатура как же? Я точно знаю, что сейчас это стоит совершенно неподъёмных для обычного человека денег!

– Это разумно, – кивнул с довольным видом Шарканов. – Хорошо, оплату ординатуры я внесу в документ, на это моих полномочий хватает.

Котик ты мой, ты думаешь, это всё? Нет, танцы только начинаются…

– Далее… Квартира в Питере. А почему не в Москве?

– Это не обсуждается, – прервал меня сразу подобравшийся адвокат. – Любой город, кроме Москвы.

– Тогда я бы хотела выбрать сама. Может, я решу в Сочи переехать? Или куда-нибудь в Сибирь?

– И как вы предлагаете это обставить?

– Положив на мой счёт сумму, равную стоимости квартиры в Питере, – пожала я плечами. – Надо думать, Макс за десять лет успел оценить мою разумность в финансовых вопросах.

В общем, из этого сражения мы оба вышли с уверенностью, что противник был облапошен: я знала, что добилась всего, чего хотела на самом деле, а Шарканов не вышел за пределы оговорённой сметы.

* * *

Выписали меня одиннадцатого марта, через восемь дней после выхода из комы. Макса я больше не видела.

И не жалела об этом.

За эти дни, пока меня обследовали и качали головами с умными лицами, я сделала многое. Почти всё, что планировала.

Подобрала несколько вариантов подходящих мне машин и определила места, где можно их посмотреть, пройти тест-драйв и довести до ума, добавив нужные мне детали и возможности.

Заказала на две ночи номер в гостинице в центре Москвы. Больше я не жена миллионера, мне вполне подошёл недорогой «Будапешт». Полагаю, этого времени должно хватить, чтобы сделать всё необходимое, а если нет, я могу и переехать куда-нибудь ещё на два дня.

Паранойя, скажете?

Да нет, просто я десять лет была замужем, и хорошо знаю, на какие выверты способно воображение моего бывшего.

Запросила в институте недостающие документы: да, я собираюсь работать фельдшером в кирилловской городской больнице, и меня чрезвычайно радует эта возможность. Бумаги пообещали прислать в течение недели, и тут я задумалась – а куда слать-то?

В гостиницу? Так я оттуда рассчитываю съехать через два дня.

В Кириллов? Вот не хочется мне светить сразу этот адрес. Конечно, потом – довольно быстро, при желании – Макс узнает всё, но ведь надо, чтобы это желание появилось. Ну, и незачем раньше времени будить спящую собаку.

В результате я выбрала для доставки почтовое отделение в Ростиславле на Главном вокзале. Тридцать семь километров от Кириллова я на машине как-нибудь осилю.

Нашла нотариуса рядом с гостиницей, в Столешниковом переулке, и записалась на приём. Если сон был не совсем сном, значит, завещание на моё имя должно быть. А если так, оно должно быть зарегистрировано и нотариальной онлайн-системе.

И тут я упёрлась в то, о чем думать совсем не хотелось…

Смешно сказать, я строю свою будущую жизнь на снах. А если это был просто бред, воспалённый разум, сновидение – и только? Нет и не было в городе Кириллове никакой Агнии Николаевны Апраксиной, а в доме номер девять по Волжской набережной живёт большое семейство с бабками, детками и малыми правнуками, или наоборот – горюет горькую старый пьяница. Что, если так?

– Ну, и ладно. И пусть. Значит, куплю дом по соседству, и буду жить так, как решила, – вслух сказала я сама себе. – Две недели стану вживаться в местные реалии, потом устроюсь на работу в больницу, а тем временем решу, где буду учиться дальше. Хотя бы и в Ростиславле, почему нет? Правда, заочное обучение ни по одной врачебной специальности не прокатит, только очно. Это не наездишься каждый день. Но вот фармакология, кажется, допускает самостоятельное изучение теории… Буду узнавать.

Двенадцатого вечером я заперлась в своём номере в «Будапеште», откупорила запасенную бутылку хорошего коньяка, налила полбокала и сказала вслух, глядя в зеркало:

– Вечная вам память, Агния Николаевна. Если правду говорят, и на девятый день после смерти душа отправляется в рай – ну, или на перерождение, кто во что верит, – то я желаю вам самой лёгкой дороги и самой лучшей новой жизни.

Наверное, это мне померещилось, но за моей спиной в зеркале промелькнула туманная тень, и будто лёгкая рука погладила по волосам.

– Живи, девочка, – прозвенело в ушах.

Господи, как же меня трясло, пока я, проехав Ростиславль, искала в навигаторе город Кириллов!

Я тащусь в неимоверную дыру, где никто меня не ждёт.

Я рассчитываю жить в доме, оставленном мне по завещанию. О да, завещание и в самом деле есть, нотариус нашёл его в их профессиональной системе и зафиксировал мои претензии – но что я стану делать, если какие-нибудь соседи уже поселились в этом самом доме? Боже мой, да кто угодно: ближайшие соседи, цыганское семейство, бродяги или бомжи…

Я приеду в Кириллов в три часа дня и начну новую жизнь. С чего? С заселения? С визита к участковому? Со знакомства с соседями?

Заметив автозаправку, я съехала с дороги, приткнула машину в сторонке и отправилась выпить кофе.

Хватит метаться, другой дороги у меня нет. Идея насчёт участкового отличная, я и в самом деле начну с него.

Запланированные две недели на вживание мне не понадобились: дом будто меня вспомнил. Не глядя, я протягивала руку и брала чайник или салфетку, знала, как включать стиральную машину и у кого лучше покупать мясо. Память Агнии Николаевны была со мной.

Левобережной части города понадобился месяц, чтобы меня признать. Первым пришёл за мазью для поясницы сосед Иван Ксенофонтович, буквально через час прибежала его жена Варвара за промыванием для глаз.

Так и пошло.

Ещё одно наследство от Агнии Николаевны – её тетрадь с записями – обнаружилось в рабочем кабинете, стерильно чистой комнате без окон, где рядами стояли флаконы с жидкостями, тихо урчал огромный холодильник, а два рабочих стола, лабораторный и письменный, казалось, ждали, чтобы я взялась за дело.

Я и взялась.

* * *

Ну, хватит воспоминаний, меня ещё ждёт беседа с дежурным следователем. Вон он, как раз закончил что-то писать и с интересом посматривает в мою сторону. С участковым разговаривает, наверное, обо мне расспрашивает. Что ж, совесть моя чиста, да и Михаил Матвеевич дурного слова не скажет, он ко мне за травой тоже наведывался.

Следователь представился Егоровым Петром Григорьевичем, и я мысленно посочувствовала ему: человеку с таким количеством букв «Р» в фамилии, имени и отчестве живётся явно нелегко.

– Господин следователь, а пойдёмте в дом, там и сесть можно, и вам писать удобнее будет, – предложила я.

Мы прошли на кухню: в гостиной у меня только журнальный столик, а в рабочий кабинет я вообще никого не пускаю, да и сама полностью переодеваюсь, прежде чем войти.

– Итак, Анастасия Александровна, давайте быстренько ваши данные заполним? – сказал Егоров.

– Вообще-то, это всё есть у вашего лейтенанта Сосницкого, он мой паспорт фотографировал…

– А вы продиктуйте ещё раз, мне удобнее будет заполнить документ, – и он ласково улыбнулся.

У меня нехорошо заныло где-то под ложечкой. Цыкнув на внутренний голос, я продиктовала всё, что требовалось.

– Так, значит, вы работаете фельдшером в здешней городской больнице? И давно?

– С двадцать восьмого марта сего года.

– Месяц с небольшим, получается… И как вам у нас?

– Пока всё хорошо. Март переползли, апрель проскочил, а уж с мая заживём!

– А дом этот вы, выходит, унаследовали от Агнии Николаевны Астаповой? Кем она вам приходилась, не скажете?

Ну, Пётр Григорьевич, на такие ошибки только второклассника ловить, и то заметит.

– Фамилия её была Апраксина, господин следователь. А кем приходилась… Трудно даже и сформулировать. Моя мама была Агнии Николаевне троюродной внучатой племянницей.

– Дальнее родство.

– Дальнее, – согласилась я, и замолчала.

Егоров полистал свои записи и снова посмотрел на меня.

Вот странно, вроде красивый мужик: дать ему выспаться и накормить хорошенько, будет не хуже любого австралийского пожарного с календаря. А я смотрю в его серые глаза, и хочется от него сбежать, хотя никакой моей вины ни в чём нет.

– Скажите, Анастасия Александровна, а погибшего вы хорошо знали?

– Я его вообще не знала.

– Как так? Вы вот и имя его называли… Город у вас небольшой, вроде все со всеми знакомы.

– Имя мне известно, потому как он был в какой-то степени городской легендой. Непьющий лодочник, ха! Но я с Бухвостовым ни разу даже не разговаривала.

– Почему?

– Да не о чем было, – я пожала плечами. – Он ко мне не приходил, поскольку был, по слухам, человеком здоровым. Я его лодкой не пользовалась, так как в правобережную часть города ездила всего дважды, и оба раза – на пароме. Мне эти лодочки кажутся просто страшными!

– Вы имеете в виду, что он был здоровым человеком и не приходил к вам в городскую больницу?

– Нет, я о другом. Да вам, наверное, участковый наш сказал – я травница. Ко мне многие обращаются, кому настойку для поясницы, кому валериану…

– Да? А лицензия у вас есть?

Ну точно, под меня копает…

– Насколько мне известно, Статья пятьдесят шестая Основ законодательства Российской Федерации об охране здоровья граждан определяет, что право на занятие частной медицинской практикой имеют лица, получившие диплом о высшем или среднем медицинском образовании. Я закончила четыре курса медицинского, то есть, получила среднее медицинское образование, и имею право на работу фельдшером, что, собственно говоря, и исполняю. А сбор и продажа лекарственных трав даже и не является частной практикой. Это индивидуальное предпринимательство, а в таковом качестве я зарегистрирована.

«Съел?» – злобно подумала я, глядя, как на лице следователя проступает отвращение пополам с уважением.

– Хорошо, Анастасия Александровна, я понял, вы ко всему готовы. Может, у вас и кассовый аппарат есть?

– Есть. Хотите посмотреть?

– Нет, бог с ним. Давайте вернёмся к лодке и лодочнику. Значит, вы дважды добирались на тот берег паромом. Так?

– Так. Туда и обратно.

– А на машине не проще было? Я знаю, что у вас она есть.

– Пётр Григорьевич, вы шутите? Паром идёт от берега до берега десять минут. До моста здесь… Ну, или тридцать семь километров до Ростиславля, или почти пятьдесят до Осетровска. Вы что предпочли бы?

– Понятно. А зачем, если не секрет, вам понадобилось на правый берег?

– В церковь сходить, на исповедь.

Да, память Агнии Николаевны подсказала, что мне, травнице, надо проявлять религиозное рвение куда сильнее, чем какой-нибудь бабке Марьяне. И в самом деле, я дважды была на исповеди, и молилась, всё как положено.

– А что, на этой стороне церкви нет? – продолжал допрос следователь.

Я глубоко вздохнула и долго выдыхала. Хотелось взять каменную ступку и тяпнуть этого красавчика по его высокому лбу. Или в лоб.

– Пётр Григорьевич, вы меня всё-таки заставили встать! Идёмте!

– Куда?

– Идём-идём. Вы глазами посмотрите, – я рывком распахнула дверь дома и пошла к калитке. – Вы же из Ростиславля?

– Да, в вашем Кириллове держать убойный отдел не нужно, здесь такие страсти кипят редко.

– Слава богу, – буркнула я, остывая.

– Слава богу, – согласился следователь.

Мы остановились на так называемой набережной, а вообще-то дороге – грунтовке, честно говоря. Это сейчас, к началу мая, она подсохла, а месяц назад представляла собою топь непролазную, без резиновых сапог из дому выходить было нельзя. Счастье, что я себе купила-таки «Ниву», до работы, в магазин или ещё за чем-нибудь только на ней и добиралась…

– Итак, Пётр Григорьевич, посмотрите направо, против течения Волги, – на всякий случай я показала рукой, куда именно смотреть; следователь послушно туда повернулся. – Вот это называется Волжская набережная. За спиной у нас Большой овраг, а если мы пойдём по этой, с позволения сказать, набережной, то упрёмся в овраг Малый. Он такой же длинный, почти два километра, но чуть поуже. Пока всё понятно в смысле топографии местности?

– Пока да, – хмыкнул Егоров.

– Если во-он там, – я снова ткнула пальцем, – перед Малым оврагом, мы повернём налево, к реке, и спустимся вниз, то выйдем к Казанско-Преображенской церкви. Восемнадцатый век, не хвост собачий, памятник федерального значения. Считается действующей, только священник в ней был за два месяца один раз, и то – только в летнем храме. А у меня дежурства, сутки через трое, и мне ловить его недосуг.

– Понятно.

– Теперь давайте поглядим в другую сторону, – и я развернулась на сто восемьдесят градусов, вынуждая следователя повторить этот маневр. – Если мы с вами повернём за угол и пойдём вдоль Большого оврага – эта тропочка, между прочим, называется Первая Овражная улица, такая вот неожиданность – то метров через шестьсот – семьсот дойдём до мостика. Красивый мостик, каменный. Арочный, как в Италии. Пересечём по нему овраг, ещё метров пятьсот пройдём – и будет нам с вами Крестовоздвиженский собор. Замечательный собор – семнадцатый век, первое в городе каменное сооружение. Построен на месте старых городских валов, фрески – умереть какие. Посмотреть на фрески можно хоть сейчас, а службы за всё время, что я здесь, не проводили ни разу.

– Я понял, понял, – замахал руками Егоров. – Конечно, вам проще туда…

И он кивнул в сторону противоположного берега Волги.

– Проще, – согласилась я. – Ладно, считайте, я вам экскурсию провела. Вернёмся в дом, что-то ветерок холодный подул.

На кухне следователь сел дописывать свои бумажки, а я поставила на плиту чайник. Потом посмотрела на замученное лицо мужчины, мысленно плюнула на принципы и полезла в холодильник. Холодная отварная говядина, хрен, маринованный огурчик, домашний хлеб, большая чашка чая…