Ярость славян

Часть 17

5 августа 561 Р.Х. День третий. Утро. остров Хортица (Волчий), в нижнем течении Днепра сразу за порогами. Ставка светлейшего князя антов Идара (Идариса или Идарасия)

Услышав недобрые вести, пришедшие из ставки аварского кагана Бояна, светлейший¹ князь Идар согнулся как от удара ногой в живот. Его сыновья, его надежда и будущее, Мезамир и Келагаст, посланные к аварам послами с миссией мира, были вероломно ими убиты, невзирая на неприкосновенный ранг послов. Авары, недавно появившиеся в этих местах и год назад примучившие племя болгаров-кутригуров хана Забергана, и до того нападали на левобережные селения племени уличей, входящего в антский племенной союз. Но теперь, после этого злодейского убийства аварами послов, следовало ждать настоящего нашествия на все земли антов – такого, какого славянская земля не знала с тех времен, когда по этим землям проходили сперва готы, а потом и неисчислимые орды гуннов.

Славяне жили в степи привольно, не огораживая свои селения стенами, надеясь только на доблесть всадников, у южных родов и племен именуемых богатырями, а у северных – полянами или витязями. Но что пользы с доблести немногих, когда на каждого из них наваливается по нескольку десятков врагов, а у полянина даже и оружия хорошего-то нет. Обычное вооружение славянского воя – легкий деревянный щит, копье, несколько дротиков для метания и лук со стрелами, зачастую отравленными; меч же – очень большая редкость, чаще присутствует легкий топорик. Оружие из хорошей стали тоже редкость, обычно в ходу мягкое сыродутное железо или даже кость. Доспехи есть только у единиц, послуживших в наемных войсках константинопольских базилевсов и сумевших вернуться оттуда живыми, как сам князь Идар, в молодости участвовавший в Готской (Италийской) войне под командованием самого Велизария.

Сам-то князь, прошедший огонь, воду, медные трубы, видавший Крым, Рим и попову грушу, прекрасно понимал, насколько ничтожны его силы в этом столкновении. Если собрать всех полян-богатырей вместе, то наберется не более двух тысяч всадников, да тысяч двадцать или тридцать пешего ополчения, которое еще надо собрать, потому что идет горячее время жатвы, когда один день может кормить целый год; и если чуть промедлить или поспешить, люди, которых он, быть может убережет, от плена и рабства, зимою все до единого перемрут от лютого голода.

К тому же собирает ополчение не он, светлый князь, а родовые веча. И если те роды, что стоят на пути вражеского нашествия, без сомнения, дадут ему воинов, то все остальные могут решить, что их хата с краю, и что лучше всего будет отсидеться, не высовываясь, а не класть головы в кровавой сече, спасая менее удачливых соседей. А у врага, после того как ему удалось примучить племя болгар-кутригуров, никак не меньше сорока тысяч всадников из которых почти половина тяжелая латная кавалерия².

Все, что сможет делать князь Идар, так это маневрировать своими небольшими силами, наносить удары и тут же отскакивать, надеясь на то, что вражеское войско слишком велико и неповоротливо, а интерес его в славянских землях не очень велик, ибо что брать с голодранцев. Так что в ближайшее время авары непременно должны уйти дальше на запад, к Византии и Паннонии, богатым, как намазанный на хлеб смалец с медом.

Но пока это произойдет, народ антов окажется обескровленным, потеряв многих и многих, и больше никогда не сможет подняться на достойную высоту. А ведь какая жалость. С болгарами, которые были соседями антов до авар, отношения были не в пример лучше. На степной границе царил мир, и каждый год на жирные черноземы с лесных полян выходили все новые и новые славянские поселенцы, привлекаемые собираемыми здесь невиданными урожаями. Еще сотня лет спокойной жизни – и на этих землях собралось бы так много землепашцев, что через то многочисленное и храброе войско, которое они смогут содержать, не прорвался бы ни один враг, даже такой, какого представляли несметные полчища самого Атиллы.

Тревожило князя и то, что константинопольские купцы, в конце каждого лета приплывавшие на остров Хорта (Волчий) для менового торга, вдруг засобирались в обратный путь, даже не начав настоящей торговли и не дождавшись, когда с верховых поднепровских селений на лодках в рогожных кулях повезут полбу, ячмень, рожь, овес и просо. Неожиданно засобирался к себе в Константинополь и чернорясый жрец заморского бога Дионисий, так и не обративший никого в свою рабскую веру. Почуяли что-то нехорошее, крапивные души, торопятся уйти от неминуемого удара, знают, что не будут злобные авары разбирать, кто тут славянин, а кто ромей – всех подметут под одну гребенку, запродав в рабство в далекую Персию или в тот же Константинополь. Докажи потом, что ты был свободным купцом, а не родился с клеймом на бедре и с колодкой на шее, как двуногий скот.

Правда, помощник того самого отца Дионисия, по имени Макарий, куда-то пропавший после позавчерашней попойки с воями княжьей дружины, внезапно объявился в самом непотребном виде, причем трезвый как стеклышко. При этом он плел всякую околесицу про то, как прямо возле шатра его похитили лихие поляницы, после чего злая ведьма пытала у него, какой сейчас год от рождества Христова, месяц и день, какой император сидит на троне в Константинополе, да кто в этой славянской земле набольший князь. Глупые вопросы, ответы на которые ведомы даже малому дитю. А потом две чертовки-суккуба, то бишь по-славянски «мавки», вытягивали из этого Макария мужские силы на ложе и тоже задавали вопросы, но только Макарий запамятовал какие.

– Каюсь, отче, – ползал тот на коленях перед отцом Дионисием, – грешен, не устоял перед искушением, целых три раза не устоял.

Ну, с Макарием князю было все понятно – очень хорошо у человека подвешен язык, который может рассказывать разные занимательные истории из жизни набольших константинопольских людей хоть на славянском, хоть на булгарском, хоть на готском языках. Потому и зовут его вои пропустить кубок-другой крепкого меда и послушать, как он рассказывает занимательные враки о премудрой базилиссе Феодоре, великом полководце Велизарии, его верном слуге Прокопии Кесарийском, и не менее великом императоре Юстиниане. Несколько раз князь сам приходил послушать эти байки, сидел, посмеиваясь в усы. Он сам был свидетелем большинства из тех событий и четко знал, где рассказчик говорит правду, где привирает, а где и перевирает…

Так вот, Макарий – известный болтун и лгун, и верить его словам никак нельзя, но ведь это не объясняет, куда он мог деться, отсутствуя почти сутки. Остров не так уж велик, отец Дионисий с утра поднял крик о том, что люди князя похитили и убили его человека, после чего княжьи вои перетряхнули весь остров, заглянули под каждый камень и в каждую мышиную норку только для того, чтобы этот проклятый всеми богами, да и самим Родом, Макарий под вечер объявился сам и рассказал эту дурацкую историю. Теперь его загонят в какой-нибудь медвежий угол, но князя это мало волновало. Своя рубашка и заботы о своем народе были ближе к его телу.

Вот уже несколько дней через брод у Волчьего острова непрерывным потоком шли беженцы-уличи с поселений левого берега, успевшие оставить свои поселки перед приходом авар. По их словам, каган Боян со своими несметными воями был уже совсем близко. А это значит, что пора бы и самому Идару подумать о том, чтобы оставить столь известное и опасное место, или ему придется вместе со своей дружиной из трехсот самых отборных воев-полян, пасть прямо здесь, защищая от врага самое удобное для переправы место и давая возможность спастись как можно большему количеству пахарей-родовичей.

Неизвестно, какое решение принял бы светлейший князь Идар, но тут неожиданно за пределами княжьего шелкового шатра раздались тревожные крики воев. Услышав их, нахмурившийся (хотя куда бы еще больше), князь отдернул полог и вышел наружу. А там, в безоблачных летних небесах, куда указывали персты перепуганных мужчин, нечто блестящее подобно звезде пересекало небосвод, оставляя за собой белый курчавящийся след. Впрочем, якобы премудрые и просвещенные их богом ромеи паниковали не меньше, а как бы даже и больше княжеских дружинников. Несомненно, это явление было знамением; но вот доброе оно или нет, князь не знал. Неожиданно ему стало все равно³.

– Вои, – зычным голосом рявкнул Идар, обнажая меч, – воистину это доброе знамение, которое сулит нам победу, а врагу погибель, ибо сам Перун спешит к нам на помощь со своей дружиной. Будем боронить Перетопчий брод и рассылать вицы⁴ по антским родам, уличей, тиверцев и россичей, а также слать гонцов за помощью к древлянам, полянам, белым хорватам, северянам, волынянам и дреговичам.

* * *

Семьдесят восьмой день в мире Содома. Утро. Заброшенный город в Высоком Лесу

Капитан Серегин Сергей Сергеевич

Три дня, потраченные нами на разведку, не пропали даром. Теперь мы знаем многое об этом мире, входящем в Основной Поток, а следовательно, являющемся более или менее точным слепком нашего прошлого. Как говорит отец Александр, которого я уже воспринимаю как эксперта по этому вопросу, отклонения от нашей истории возможны, но такие, которые не будут влиять на конечный исторический результат. Получив такое разъяснение и имея на руках год, месяц и даже число по местному христианскому летоисчислению, а также тактическую обстановку на месте будущего макровоздействия, мы были уже готовы засучить рукава и взяться за работу, но мешало одно «но». Ну ни хрена я не тактик, и тем более не стратег. И опыта не хватает, и специальных знаний, какие дают в академии, а еще, возможно, специфического таланта. Единственное, что мне пока приходит в голову, это закружить авар и булгар-кутугуров (авар в первую очередь) в жалящей карусели мелких диверсионных ударов, набегов на стада и обозы с семьями, на тыловые гарнизоны и караваны с захваченными рабами, которые они отправляют на рабский рынок в Херсонес. Хоть Византийская империя и является христианским государством, но людьми она торгует направо и налево. До тех времен, когда запретят продавать в рабство хотя бы христиан, еще как минимум полтысячелетия.

Все это хорошо, но я прекрасно помню, что ни одна война, какой бы она ни была, не выигрывается диверсионными действиями, которые могут лишь облегчить путь к победе, так что прокладывать этот путь необходимо иными методами. А вот тут я откровенно слабоват. Действовать-то придется даже не в масштабе дивизии, как я вообразил себе сначала, а почти что в масштабе фронта. Будь у меня под рукой в числе офицеров танкового полка военный гений (а таких я, как бог войны, всегда нутром чую), типа молодого Рокоссовского или даже Буденного (который без образования, на одной интуиции обыгрывал кадровых генералов), я мигом бы продвинул его до нужного уровня и поручил бы ему планирования операций. Но такого человека поблизости не наблюдалось. Нет, есть у меня несколько способных молодых ребят, но до требуемого уровня никто из них не дотягивает.

Правда, когда сутки назад, когда я лично вышел в тот мир, чтобы сделать рекогносцировку в окрестностях Хортицы, то почувствовал, что где-то далеко, но все же в пределах моей досягаемости, находится нужный мне персонаж, вроде бы даже готовый к предложению, от которого нельзя отказаться. Но поди найди тот ножичек – в радиусе примерно тысячи километров. Лишь одно я мог сказать твердо – это то, что искомый полководец отнюдь не был варварским самородком. Даже в слабом, ослабленном расстоянием облике чувствовалась определенная дисциплина ума, свойственная человеку грамотному и даже образованному, а это, и к гадалке не ходи, указывало на ближайший (и единственный) в окрестностях центр классического образования, то есть Константинополь. И еще я знал о моем будущем военном гении, что он стар, находится в опале и никому не нужен, что тоже играет мне на руку. Как говорится – кто был никем, тот станет всем. Но все же для того, чтобы вплотную приступить к этому делу, мне требовалось знать имя этого человека.

Действовать надо было быстро, каган авар Баян ждать у моря погоды не собирался, и его отряды, ранее разорявшие только левобережье Днепра, зашевелились, начав собираться в кучу, что могло означать только начало большого вторжения. Тогда я собрал нашу магическую пятерку, и мы поэскадронно разбросали две легких кавалерийских дивизии (шесть тысяч всадниц) по левому берегу Днепра с приказом наносить жалящие удары по аварским тылам и обозам и тут же, не зарываясь, отступать, заманивая преследователей в ружейно-пулеметные засады. Восемь полков, шестьдесят четыре эскадрона, и во главе каждого командир – хоть и молодой, но прошедший полный курс военного училища. Настоящий осиный рой.

Сибирские егеря, на которых учились мои юные лейтенанты, как раз и предназначены действовать вот так, без тыла и флангов, в подвижной маневренной войне. К тому же при каждом эскадроне по-прежнему находилось по одной инструкторше-амазонке, для которых правила степной войны всосаны с молоком матери и намертво вбиты наставницами Академии при храме Огня. Это было первое боевое крещение моей маленькой армии, ведь до того в настоящем бою довелось побывать только амазонкам, штурмовавшим храм херра Тойфеля, да еще боевым лилиткам, сражавшимся в междоусобных войнах своих хозяев и в битве при дороге. Но все это было не то; да и как полноценная боевая машина, мои эскадроны в бою еще не испытывались. Поэтому и провожал я их на это боевое крещение со смешанным чувством надежды на лучшее и тревоги, все ли сделано правильно. Ну, разумеется, не обошлось без речи, которую я толкнул перед уходящими в бой. Иначе бы меня просто не поняли. Впрочем, она была коротка, как трехпатронная очередь из калаша.

– Воители и воительницы, – сказал я внимательно слушающим меня рядам всадниц и всадников в полной легкой экипировке на высоких сильных конях, – вы идете сражаться с самим злом, воплощенным в человеческом облике; поэтому пусть ваш глаз будет остер, голова холодна, рука тверда, а сердце открыто ко всем страдающим и униженным. Я на вас надеюсь и жду назад только живыми и с победой…

Едва я закончил говорить, как Колдун начал один за другим открывать порталы в заранее определенные места и бряцающие оружием и амуницией эскадроны скрывались в них, чтобы через некоторое время вступить в бой, приняв участие в операции «Мельница». Если им попадутся не авары, а болгары-кутугуры, то пусть будущие братушки пеняют на себя и своего хана. Нечего было почти без боя присоединяться к победителю, в надежде вместе с ним немножко пограбить славянские и византийские земли. Впрочем, если какому-то из этих наших эскадронов станет туго, то мы всегда готовы открыть портал и вытащить его оттуда. Или, наоборот, перебросить к нему подкрепление из полка тяжелой панцирной кавалерии или даже танкового батальона, который, полностью заправленный и снаряженный, находился сразу за воротами города, в готовности №1.

Последним (но значительно южнее тех мест, где должна была развернуться «мельница») на дело с миссией особой важности ушел капитан Коломийцев с одной ротой своего еще формирующегося разведывательного батальона и двумя легкими разведывательными кавалерийскими эскадронами из выкупленных штрафных амазонок. Пехота из амазонок выходит отвратительная, а вот в седле, с луком и саблей они настоящие королевы, то есть богини. Единственное, на что они соглашаются, так это ехать на броне во время похода, не утомляя верного коня, а как только начнется заварушка, так сразу прыгнуть в седло – и понеслась… Впрочем, бронетехнику на этот раз Коломийцев на выход брал в очень ограниченном количестве, просто для представительности, потому что, судя по данным разведки, она была там избыточна, особенно если учесть, что портал мог доставить и забрать бойцов в любую точку местности.

А я, отправив в бой свой авангард, сел думать над тем, как бы мне определить моего будущего военного гения. И тут мне пришло в голову, что у нас тут есть такой начитанный и знающий человек, как библиотекарь Ольга Васильевна – ведь если кто и знает по имени этого персонажа, который наверняка хорошенько наследил в истории, так это она. Поэтому я не таясь изложил ей всю имеющуюся у меня информацию по поводу того, какой сейчас год и кто сидит на престоле в Константинополе. Большего я, к сожалению, не знал и сам. В ответ Ольга Васильевна только молча пожала полными плечами, поле чего, порывшись на книжных полках, выложила передо мной два уже раскрытых толстенных энциклопедических тома…

– Вот он, ваш герой, – загадочно произнесла библиотекарь, слегка отчеркнув ногтем слово «Велизарий», на странице «Советской исторической энциклопедии», – только учтите, что ему сейчас должно быть пятьдесят семь лет, и что это ворчливый обрюзгший старик, которого мучает множество хворей, а также преследует сонм завистников и любителей пинать дряхлого льва.

– Ну, Ольга Васильевна, – сказал я, прочитав статейки, – попытку реставрации рабовладельческой империи мы ему простим, жестокое подавление восстания «Ника» и сподвижничество с Юстинианом тоже. Что же касается здоровья, то лишь бы притащить его сюда живым, а дальше дело за Колдуном, Духом Фонтана, Лилией и всей нашей медицинской братией. Поверьте, пройдет не более недели, и старичок помолодеет настолько, что снова начнет бегать за девками, а через меся он будет щелкать орешки новенькими, будто только что от дантиста, зубами.

– Да я и не спорю, – снова пожала плечами Ольга Васильевна, – у вас тут все чуть что сразу начинают бегать, даже мой дражайшей супруг, которого раньше иначе чем черепахом и не величали. Вопрос только в том, согласится ли Велизарий с вашими целями и задачами или предпочтет спокойно помереть у себя на вилле через три с половиной года? Кстати, будьте готовы к тому, что старик уже под стражей и охраняют как важного государственного преступника. Такие сейчас времена, что бывший друг и верный соратник императора вполне может закончить свою жизнь на плахе, если не хуже.

– Ну, Ольга Васильевна, война бой покажет, – сказал я, уже собираясь уходить, – если наш клиент под стражей, то так даже лучше – выкрадем, а заодно и покажем кое-кому, где раки зимуют.

– А вот в этом я ничуть не сомневаюсь, – улыбнулась библиотекарша, – такое за вами не заржавеет. Но погодите пока уходить. Я хотела спросить вас о том, как там поживают наши предки, ведь я тоже родом из тех краев…

– Ну не знаю, – сказал я, – навряд ли они нам приходятся предками, так как их славянство весьма сомнительно. Правда, говорят они на славянском языке, который звучит как смесь сербского с олбанским, но в остальном это дикая смесь из потомков ираноязычных алан и может, даже скифов, представителей спустившихся по Днепру вместе со славянами балтских племен, оставшихся с готских времен германцев, а также осевших на землю тюркоязычных булгар. При этом надо учесть, что потомки булгар в основном осели по южной окраине этой земли, а германский элемент сосредоточен между Днестром и Южным Бугом, хотя и здесь его немало. И все это в одном племенном союзе, который выглядит как путаный ком разноцветных ниток.

– Послушайте меня, Сергей Сергеевич, – мягко сказала Ольга Васильевна, – вот эта разноплеменность сумевших наладить совместную жизнь людей и дает надежду на то, что из этого семени вырастет крепкое и здоровое государство, граждане которого будут без пренебрежения относиться к своим соседям вне зависимости от их языка и образа жизни; и в то же время если дать им соответствующую культурную базу, не будут заискивать перед «просвещенным» Западом и смотреть в рот пришлым проповедникам…

– А вот это, – сказал я, – очень хорошая идея. Ведь Отец наш небесный ждет от нас не только сиюминутного эффекта по разгрому аварской орды, но и долговременных изменений в местном политическом ландшафте, которые позволят на триста лет раньше, чем в нашей истории, приступить к успешному строительству православного восточнославянского царства. Подумайте над этим и в письменном виде изложите свои соображения.

– Кстати, – сказала женщина, – рядом с Велизарием должен находиться его секретарь, летописец и историк Прокопий Кесарийский. Это умнейший человек этого времени, не упустите его, а то об этом потом придется пожалеть.

– Я учту ваше последнее замечание, – кивнул я, – умные люди нам очень нужны. А сейчас позвольте попрощаться, ибо дела.

* * *

5 августа 561 Р.Х. День третий. Полдень. Левобережные степи, 30 километров на северо-восток от впадения в Днепр речки Самары, район современного села Вольное

Командир 3-го эскадрона 5-го кавалерийского полка Виктор Кузнецов

Быстрый стук подкованных конских копыт по твердой как камень земле верховой степи. Мои бойцыцы – что «волчицы», что лилитки – как влитые держатся в седлах, оглядывая цепким взором степь до самого горизонта. Как и в других эскадронах, в моем есть несколько «волчиц», способных смотреть на окружающую нас степь с высоты птичьего полета зоркими глазами хищного сокола или ястреба. Они быстро устают, и поэтому вынуждены часто меняться, но это естественно; и та «волчица», которая сейчас на смене, скачет рядом со мной стремя в стремя.

Несмотря на то, что эта девушка по имени Урсула похожа на оживший скелет, она очень красивая, а особенно хороши ее голубые глаза. Жаль только, что все «волчицы» бреют свои головы наголо и вне зависимости от погоды носят на макушке маленькие круглые вязаные шапочки-подшлемники. Это делает их на вид более суровыми и неприступными, чем они могли бы казаться с обычными женскими прическами. И ведут они себя тоже соответствующе этому образу. В плане личной жизни они неприступны, и кажется, что мужчины их вообще не интересуют, по крайней мере пока.

Лилитки – те, напротив, очень любвеобильны, особенно бывшие дикие, но меня не привлекают их экзотические пропорции – змеевидные у диких, и богатырские у бойцовых. В последние несколько недель, заполучив танковый полк, капитан Серегин для формирования службы тыла начал привлекать еще одну разновидность лилиток – бывших мясных. Пропорции у них более человеческие, и я вот уже неделю встречаюсь с одной такой девушкой, которая служит подавальщицей в столовой. Единственное, что меня напрягает, когда я обнимаю ее нежное тело – так это мысль, что она была предназначена стать едой, а не для того, для чего предназначены обычные девушки. А ведь она умная, умнее многих, кого я знаю из нормальных людей. Когда мы встречаемся, мы очень много разговариваем, а недавно моя зазноба даже записалась на курсы ликвидации неграмотности, и я за нее очень рад. Но я надеюсь, что эта Ийдиль меня ждет, и все у нас будет хорошо.

Однако я отвлекся, потому что мозг, не занятый серьезной работой, размышляя, обычно бродит своими собственными извилистыми тропинками. Но сейчас не время думать о женщинах, даже таких пикантно-прекрасных, как Ийдиль. Привстаю в стременах и оглядываюсь. Дорог тут нет – одни направления, да и не нужны дороги в таких местах, где можно скакать, скакать и скакать в любую сторону, и перед тобой все время будет раскрытое во все стороны чуть всхолмленное пространство. Но сейчас дорога – точнее, две едва заметные колеи, выбитые колесами телег в высохшей траве – нужна нам для того, чтобы, не сбившись с пути, попасть туда, где мы должны будем встретить своего первого врага и в бою взять его жизнь. Это наше боевое крещение, первая не учебная, а боевая задача эскадрона, и у нас просто нет другого выхода, кроме как выполнить ее на отлично. Те люди, которых окружающие народы зовут аварами (а сами себя они называют обрами), за все творимые ими безобразия достойны только полного и жестокого истребления.

Здесь, в знойной и сухой степи, люди стараются жить там, где есть вода – по берегам рек, речек и озер. Именно там, у воды, теснятся их неукрепленные селения с беспорядочно разбросанными полуземлянками, окруженные зеленеющими огородами и сейчас уже сжатыми полями. Но первых своих людей на этой земле мы встретили, не доезжая до нужного нам селения около пяти километров. Просто настал тот момент, когда «волчица» Катрин, которая к тому времени сменила на дежурстве Урсулу, неожиданно подняла вверх руку, а потом указала вперед.

– Там, впереди, враг, – коротко сказала она, – шесть женщин запряжены в телегу и везут в ней к нам навстречу троих мужчин. Это совсем недалеко от нас, метров пятьсот или чуть больше, так что прикажи приготовиться к бою.⁵

– Эскадрон, – рявкнул я, – к бою готовсь, рысью вперед марш-марш!

Перешедшие на крупную рысь кони одним махом вынесли нас на степной увал, за которым открылась спускающаяся вниз ниточка дороги – и на ней те, кого предстояло атаковать. Метрах в двухстах впереди навстречу нам тащилась телега, запряженная шестеркой полуголых светловолосых женщин. В этой телеге на охапке соломы по-барски восседали три пьяных до безобразия чернявых мужика в ярких, но изрядно испачканных одеждах. Двое орали какую-то песню, а третий почем зря хлестал кнутом женщин, которые везли телегу. Прямо с увала, только завидев эту картину, наш эскадрон сразу взял в галоп, и земля загудела под копытами коней как барабан.

Сказать честно, против этих трех пьяных придурков хватало бы и одной дюжины наших воительниц, от которых никто бы не ушел живым, и весь эскадрон был совсем не нужен. Но Серегин категорически запретил нам, лейтенантам, делить эскадроны, считая, что нападать на такого врага, как эти авары, необходимо с подавляющим перевесом, для того чтобы сразу рубить встречного врага в капусту и идти дальше делать свое дело. Так будет продолжаться до тех пор, пока их главный начальник каган не опомнится и не пошлет гоняться за нами по-настоящему большие отряды. Настоящей же целью нашего эскадрона были мелкие отряды захватчиков, вставшие на постой в небольших селениях на берегах местной речки. Каждый раз, уничтожая врага, мы должны были отправлять добычу и освобожденных местных к себе, в запортальный мир Содома. Не стоило рисковать тем, что их поймают еще какие-нибудь обры и снова сделают предметом для издевательств.

Капитан Серегин объяснил нам, что, с одной стороны, это делается с целью лишить врага возможности пользоваться даровой рабочей силой, а с другой стороны, чтобы укрепить свое влияние в этом мире, ведь люди, освобожденные нами из аварского рабства, будут служить только нам, и больше никому. Наверное, Серегин прав, потому что он настоящий бог справедливой войны, а я – обычный лейтенант; но и я, и он согласны с тем, что запрягать женщин в телегу и хлестать их кнутом – это очень нехорошо. Очевидно, также считали и воительницы моего эскадрона, поэтому они все как одна потянули из ножен палаши, которые полыхнули на солнце призрачным светлым огнем, а скачущая, как обычно, чуть в стороне от строя амазонка Ирина закинула за спину винтовку и взялась за свой любимый лук. Патронов к винтовке тут не достать, а стрелы к луку можно снова найти, а можно и купить, потому что их в этом мире уже делают. Правда, Ирина ворчит, что местные стрелы – это полное дерьмо и годятся только для охоты на лягушек. Но ведь это лучше, чем вообще никакие патроны, которые кончатся и ничего не будет?

Короче говоря, как только тот обрин, который хлестал женщин кнутом, потянулся за своим луком, его рука оказалась приколотой стрелой Ирины к его же пузу. Двое остальных его приятелей, разом протрезвев, тут же вылезли из телеги и попробовали убежать от нас на своих двоих. Дурацкое занятие. Четыре ноги коня на коротких дистанциях бегают значительно быстрее двух ног у человека, а у обров к тому же ножки такие короткие и кривые, что бегать они совсем не умеют.

Я видел, как две бойцовые лилитки, которым посчастливилось вырваться впереди своих подруг, догнали двух этих смешных человечков, так нелепо перебиравших своими кривенькими ножками, и наклонившись в седле, привычно, как на упражнениях по рубке лозы, впервые в жизни ударом от плеча до талии разделили каждая «своего» обрина на две неравные половины. Я знал, что это не последние враги, зарубленные моими воительницами, но был уверен, что всегда их жертвами будут мерзавцы вроде этих, на которых и клейма ставить негде.

Тем временем амазонка Ирина допрашивала насквозь простреленного ею обрина, который вполне понимал вопросы, заданные ему на койне. В ходе допроса она время от времени щелкала пальцами по пробившей его кишки стреле, отчего тот каждый раз издавал дикий вой. И пусть Ирина вела себя жестоко, но жалости по отношению к обрину у меня не было, ведь одна из этих молодых и красивых женщин, чьи спины он хлестал своим кнутом, могла быть моей далекой прародительницей… От этих мыслей вековая ярость и обида подступали к моему горлу.

Другие воительницы нашего эскадрона в это время гарцевали вокруг места этого короткого боя, а некоторые из них, спешившись, освобождали несчастных женщин от упряжи и подсаживали их на наших заводных лошадей, следовавших позади эскадрона под охраной коноводов. Но вот, видно, допрос был закончен, потому что Ирина удовлетворенно кивнула и вместо очередного вопроса перерезала пленному обрину горло. Все равно обычным образом он был не жилец, а тратить на эту падаль магию высших порядков было бы кощунством.

– Там, – махнула она рукой, – селение, в котором на постое стоят два десятка этих свиней. Они уже получили приказ сниматься с места и двигаться в ставку кагана, и поэтому нам надо спешить. Тогда мы сможем настигнуть их и убить.

– Эскадрон, за мной, рысью, марш-марш, – скомандовал я, и мои воительницы, только что попробовавшие первой крови, послушно сорвались за мной по едва заметной на земле степной дороге. Впереди нас ждали несколько местных селений, расположенных кучкой у излучины речки и в настоящий момент занятых обрами. Ну, они еще об этом пожалеют.

В первое такое селение мы на полном скаку ворвались примерно полчаса спустя, в полной мере оправдав поговорку капитана Серегина о том, что внезапность – это второе счастье. Обры были застигнуты буквально со спущенными штанами, а их кони по большей части находились на выпасе и ничем не могли помочь своим хозяевам.

На полном скаку наши воительницы обрушили на врагов град стрел из арбалетов, а тех обров, которые сумели их избежать, дальше ждала горячая беспощадная рубка длинными палашами. Око за око, зуб за зуб.

Но, к сожалению, обитателям этого селения наша помощь уже не понадобилась. Очевидно, собираясь сниматься с места, обры вырезали стариков и детей, а остальных успели угнать на продажу. Зерновые ямы в селении пустовали, а зерно нынешнего урожая было собрано в рогожные кули, уложено на телеги и приготовлено к перевозке. Обры даже успели запрячь в эти телеги местных лошадей, к которым они отнеслись значительно лучше, чем к людям.