Пропавшая дочь

Tekst
10
Recenzje
Przeczytaj fragment
Oznacz jako przeczytane
Пропавшая дочь
Czcionka:Mniejsze АаWiększe Aa

Посвящается Джилл, Бернарду и Лиз.

А также памяти Грэма Джойса и Мишеля Парри



 
Должны терпеть
Мы умиранье, как рожденье терпим.
 
Уильям Шекспир. Король Лир[1]

1

Последний раз он видел дочь в палисаднике. Два года назад.

Отец уже не помнил, сколько раз проигрывал у себя в голове события того жаркого дня. Только в первые полгода после похищения не меньше тысячи. Он подозревал, что его жена, Миранда, возвращалась к тому дню еще чаще, с каждым разом все сильнее отдаляясь от окружающей действительности. Он до сих пор верил, что отчасти она так и осталась стоять в палисаднике их старого дома, бледная от шока.

Он мысленно проматывал дерганые кадры воспоминаний – сперва пересвеченные, потом слишком темные, все снятые в тот день, ставший его худшим кошмаром. Искал в них хоть какую-то зацепку, мысленно переснимал их, пытаясь представить другое развитие событий. Затем смотрел их на повторе, тем самым наказывая себя. Но хватаясь за обрывки воспоминаний, цепляясь за более мутные фрагменты тех последних роковых минут, он всегда почти сразу же замечал новые детали. Чем больше он напрягал память, тем сильнее в нем крепло искушение действовать быстро и решительно. Сделать то, что не совершилось тогда. Но как бы усердно он ни старался, изначальный сценарий так и оставался без изменений, непереписанным.

Палисадник был многоярусным. Впервые Отец увидел его, когда они с женой занимались поисками дома. Он напоминал ступенчатую пирамиду вроде тех, что бывают в джунглях, или склон холма, разделенный древними фермерами на уровни. Отцу часто приходилось работать вдали от дома, и те два года, пока они жили здесь, его жена аккуратно и с неизменным упорством, ярус за ярусом, обрабатывала склон. На этом выходящем на улицу огороде росли кукуруза и картофель, цукини, тыквы, кабачки и капуста. За домом, в длинном ровном саду, в бамбуковых вигвамах зеленели бобы, а затянутые блестящим полиэтиленом теплицы, сверху напоминающие лужицы воды, простирались до самой дальней ограды. Задний сад приносил все фрукты, которые только можно было пожелать.

Отец перевез семью из Бирмингема на побережье, когда Темза стала слишком часто выходить из берегов, а новый приливный барьер еще не достроили. Это означало, что сперва десятки, затем сотни тысяч и, наконец, миллионы людей переезжали из Лондона во второй по значимости город – окруженный со всех сторон сушей кусок юрского известняка, не подверженный наводнениям и расположенный достаточно высоко, чтобы волны, которые однажды поднимутся на девяносто футов над остальным миром, не достали до него. По какой-то жуткой иронии люди, бегущие с юго-востока, направлялись в то место, где когда-то началась промышленная революция, крепко завязанная на угольном отоплении. Вместе с людскими массами переезжали банки и предприятия, а также большая часть центрального правительства со всеми его филиалами: все старались приспосабливаться. Переселенцы двигались непрерывным потоком, бежали от наводнений и массовых уличных беспорядков, перед которыми полиция была бессильна. От такой эвакуации цены на жилье взлетели вдоль всей линии отступления. Но поскольку бо́льшая часть денег страны была сосредоточена в Лондоне, тому пришлось расстаться с их частью.

Во время этой великой миграции их дом на юге Бирмингема, неподалеку от последней приличной школы, был продан за сумму, намного превышающую ту, которую они выложили за него в свое время. Они были одними из немногих первых выигравших, так как мировые продуктовые рынки рухнули, а экспорт продовольствия замедлился до минимума – пока наконец не иссяк. По крайней мере, для тех, кто не был наделен средствами и коварством. После того как пахотные земли между городами засеяли генетически модифицированными, устойчивыми к засухе сельскохозяйственными культурами, новых домов строилось мало. Каждое поле, где паслись овцы и крупный рогатый скот, каждый городской парк, футбольное поле, газон, насыпь вдоль автомагистралей – каждый дюйм озелененной территории – отдали под новые культуры, поскольку мясо и рыба исчезли с полок магазинов.

Отец с женой и ребенком переехал на побережье, но не в то место, которое грозило уйти под воду. С давних пор из-за дефицита работы там мало кто хотел жить. А до появления новых волн беженцев еще оставалось какое-то время. Отец перевез семью в дом на одном из холмов города Торки. Из окон открывался красивый вид, и рядом был свой огород. В Девоне все выращивали еду и за десять лет вынужденно превратились в вегетарианцев.

Во времена, когда все становилось только хуже и впереди не было видно просвета, дом на холме казался безопасным местом. Защищенный деревьями, просторный, светлый, открытый морским ветрам, он располагался вдали от шумных автомагистралей и городской нестабильности, которую семья оставила позади. Им казалось, что это лучшее место, где они смогут растить и лелеять своего единственного ребенка.

В тот день дочь гуляла в палисаднике их дома на высоком холме.

Отец находился в комнате наверху, в своем домашнем кабинете, писал сообщения женщине, никак не связанные с работой, и такие, которые не мог отправлять женатый мужчина. Из открытого окна доносился легкий шум проезжающего вдалеке автотранспорта – в основном местного. Часто это были грузовики, везущие зерно из житницы Восточного Девона и с обширных возделанных полей Дартмура.

Из-под окна то и дело слышался голос дочери, комментирующей работу матери, что всегда вызывало у Отца улыбку. Какое-то время он наблюдал, как она, двигаясь проворно и целеустремленно, перетаскивает с места на место маленькое пластиковое ведерко, заполненное молодым картофелем. Затем снова вернулся за стол.

Дочь находилась на третьем из четырех ярусов палисадника – на полпути между домом и улицей. Ее мать – на четвертом, ближайшем к дому.

Отец услышал, как жена вошла в дом – через двери террасы, ведущие в гостиную. Начиная с конца весны до начала осени они в основном обедали на террасе – этот замощенный участок стал для них уличной столовой.

Зайдя в дом, жена крикнула Отцу: «Она у грядки с корнеплодами. Собирает картошку для космического полета к Нэнни». Отец рассмеялся, хотя не мог не признать, что эта фраза его тронула, в тот день его мысли занимали иные вещи. Например, возможность овладеть телом другой женщины на продовольственной конференции в следующем месяце. Он знал, что жена поручила ему следить за дочерью из окна. И собирался так поступить, когда закончит свои дела. Когда допишет сообщение, соблазняющее и одновременно ни к чему не обязывающее.

Жена принесла из гостиной на кухню два ведра лука и огурцов. Опустила их на пол. Затем высыпала огурцы в дуршлаг и поставила его в раковину. Отцу казалось, что он помнит шум струи из-под крана – сначала напор был сильным, потом уменьшился. Тем летом воды, как всегда, не хватало. Водохранилища, которые наполнялись во время весенних паводков, сейчас пустили на орошение посевов, вдобавок все уходило на охлаждение новых электростанций, и последнее время так было всегда.

Пока вода бежала, Отец услышал, как дочь позвала: «Мамочка». Без какой-либо тревоги в голосе.

Отец допечатывал последнее предложение – ему не терпелось быстрее отправить его, чтобы он мог выглянуть и посмотреть, чего хочет дочь. Та снова позвала мать из палисадника – на этот раз голос был чуть громче. Внизу на кухне лилась вода. Жена не слышала окликов.

Дочь снова позвала ее с улицы. Отец услышал, как малышка сказала: «Что это?» Он подумал, что дочь обращается к своим игрушкам. Больше она ничего не произнесла. Но Отец услышал стук пластика. Это ведерко дочери упало на сухую почву.

Прошло еще несколько мгновений.

Жена выключила кран. Отец услышал, как звякнули металлические ворота участка. Они находились в конце цементной дорожки, проходящей сбоку от дома и спускающейся по склону к дороге.

При этом звуке Отец поспешно отодвинул стул от стола, забыв про переписку, встал и подошел к окну.

Несмотря на то что он всегда переживал из-за автомобильного движения на улице, дочь никогда не спускалась с палисадника без сопровождения. И даже если бы зашла так далеко, то не смогла бы отпереть ворота.

Он подумал, что этот звук был попыткой кого-то из посетителей открыть ворота – какого-нибудь уличного торговца или евангелиста. Он не услышал характерного скрежета тяжелой металлической рамы по первой плитке дорожки. Лишь те, кто был знаком с воротами, знали, что ее нужно сперва приподнять, а лишь потом тянуть или толкать.

Отец посмотрел из окна на палисадник. Он не увидел дочь ни на третьем ярусе, ни на четвертом, ближе к дому, ни на втором, там, где когда-то была лужайка. На первом ярусе плотно росли деревья – их оставили, чтобы скрыть фасад здания от посторонних глаз.

На террасе появилась жена, пересекла ее с беззаботным, расслабленным видом. На ней были зеленые резиновые перчатки, джинсовые шорты, одна из его футболок и кроссовки. Глядя на ее затылок, Отец собирался сказать: «Я ее не вижу» – но не стал.

Жена быстро посмотрела по сторонам, затем оглянулась назад. Спокойным голосом позвала дочь по имени, так же спокойно вернулась в дом.

Отец решил, что дочь прячется за деревьями в конце палисадника. В те дни, когда он был дома, она часто играла в прятки, и в рощице была пара мест, где она прижималась к стволу, закрыв глаза руками, и думала, что ее никто не видит. Но Отец не мог разглядеть ее розовых шортиков или красной футболки среди темной зелени, скрывающей крышу гаража. Вглядываясь в деревья, он расслышал далекий звук работающего на холостом ходу двигателя. Хлопнула дверь, потом еще одна.

 

Тут из дома вышла жена – уже куда быстрее, чем раньше. Остановилась и замерла. От ее позы Отца тут же захлестнула тревога, закололо в животе. Жена быстро пересекла террасу, направилась к грядкам, спустилась на второй ярус и посмотрела на ведерко. Снова повернулась к дому и заметила в окне Отца. На мгновение на лице у нее отразилось облегчение. Она явно подумала, что Отец все время, пока она была в доме и возилась с овощами, наблюдал за их девочкой и знает, где та.

Но потом жена, должно быть, увидела что-то в глазах Отца, потому что ее лицо приняло выражение, которое бывало, когда дочь вырывалась из рук и теряла равновесие. Она снова посмотрела на палисадник и позвала дочь. Наступила короткая, но жуткая тишина. Жена посмотрела на окно отцовского кабинета и спросила: «Где она?»

Будто в ответ, с улицы донесся рев набирающего обороты двигателя и визг шин. Отец внезапно почувствовал, будто стоит в лифте, который стремительно падает в бездну.

Нет, нет, нет, нет, – запричитал фальшиво-веселый голосок у него в голове. Отец выбежал из комнаты, бросился вниз по лестнице, миновал коридор, гостиную и выскочил на террасу. К тому времени жена находилась уже на первом ярусе, снова и снова торопливо зовя дочь по имени напряженным голосом.

Отец пробежал по дорожке, спрыгнул со ступенек на нижний уровень и увидел, что ворота приоткрыты. У него перехватило дыхание. За какую-то долю секунды перед глазами промелькнули все плакаты по безопасности дорожного движения, которые он видел за свою жизнь. Но он не слышал шума автомобилей, поэтому, если дочь вышла на улицу, опасность от приближающихся машин ей не грозила.

Он вспомнил ее последние слова: «Что это?»

Тогда он впервые заподозрил, что ее мог похитить незнакомец. Когда эта мысль пришла ему на ум, голова жутко закружилась, будто он только что слез с карусели на игровой площадке. Потеряв равновесие, он схватился за ворота.

Затаив дыхание, вышел на улицу. Ноги дрожали, его словно контузило. Улица внезапно показалась какой-то более яркой, но воздух был прохладнее, чем тогда, когда он бежал через палисадник.

Жена окликнула его из-за деревьев. Со слезами в голосе добавила три слова: «Ее здесь нет».

В верхней части длинной улицы, протянувшейся от больницы до главной дороги, по которой он добирался до автострады, а потом прямиком на работу, примерно в трехстах футах от себя Отец увидел три машины. Белая поворачивала на их улицу, красная ждала у стоп-линии, чтобы повернуть налево – что она и сделала, когда он посмотрел на дорогу. За красной ехал черный электромобиль-внедорожник. Его стоп-сигналы сверкнули, как две вишенки на солнце.

Над улицей мерцала пыльная взвесь. Пешеходов не было.

Отец зашагал в сторону перекрестка. Он не бежал, какая-то его часть отчаянно пыталась прогнать мысль о том, что дочь похитили. С самого ее рождения его постоянно мучила тревога за ее безопасность. Но то, что он испытывал сейчас, усилило инстинктивный страх до такого уровня, что заложило уши и перехватило дыхание.

«В палисаднике ее нет». Жена спустилась по ступеням и вышла на улицу. Он даже не заметил ее. Все еще не веря, Отец окинул взглядом соседние участки, посмотрел через улицу, оглянулся назад, пытаясь одной силой мысли заставить дочь появиться.

На Т-образном перекрестке черная машина по-прежнему ожидала своей очереди, чтобы продолжить движение. Наконец Отец обрел голос и позвал дочь по имени.

Снова услышал оклики жены у себя за спиной. Она вернулась в палисадник. Ее голос звучал все пронзительнее в неподвижном влажном воздухе.

Черная машина в конце улицы, казалось, никуда не спешила. С расстояния в двести футов Отец не смог прочитать ее номер. Его ноги будто налились свинцом, но вскоре он перешел с быстрого шага на бег и заплакал, как напуганный ребенок.

Черная машина повернула налево, на главную дорогу, и исчезла из виду.

2

Малюсенькие розовые тапочки, с передками в форме мышиных мордашек. Усики она давно оторвала.

Отец вытер вспотевшие руки о простыню и положил тапочки на матрас. Извлек еще один предмет из розового рюкзачка: футболку, такую крошечную, что от ее вида у него защемило сердце. Иногда он доставал ее и подносил к лицу, веря, что все еще может уловить аромат своего ребенка – смесь солода и мыла.

Футболка была желтого цвета, с медвежонком, держащим в лапке мороженое. Дочь была в ней на его любимой фотографии, которую он всегда ставил на прикроватные столики в многочисленных комнатах, которые снимал, вроде этой.

Тогда ей было три года, она стояла у них в саду, среди зонтиков из тыквенных листьев, закрывавших ноги. День был такой солнечный, что снимок казался засвеченным. Дочь улыбалась, демонстрируя маленькие квадратные зубки, а из-за света, падающего на черные как смоль волосы, макушка у нее блестела. Прищуренные из-за яркого солнца, похожие на темные драгоценные камушки синие глаза светились от радости.

Следующим из розового рюкзачка появился Тряпичный Котик. Эту мягкую игрушку подарил его брат, который жил в Новой Зеландии. Если Тряпичный Котик терялся, Отец и его жена начинали паниковать. Однажды ночью в поисках Тряпичного Котика он полез через ограду в парк, убежденный, что во время дневной прогулки дочь уронила игрушку через край коляски, а он не заметил. Восстановив в памяти маршрут прогулки, он двинулся между рядами проса, покрывавших две квадратные мили бывшей озелененной территории Западного Мидленда. Ряды зерновых напоминали фаланги великой древней армии, каждый солдат которой держал копье. Отец, с фонариком в руке, обшарил целую милю земли в поисках игрушечного кота, вдоль каждой асфальтированной дорожки, до боли в глазах всматриваясь в темноту. Эта игрушка была незаменимой. Жена уже просмотрела в Интернете массу торговых площадок и обнаружила бесчисленное количество разных котов, но именно такого нигде не было. Кот-самозванец ни за что не одурачил бы дочь.

Отец так и не нашел Тряпичного Котика, потому что тот находился там, куда его дочь положила и забыла. Пока Отец рыскал в темноте, а его маленькая девочка оплакивала потерю, Тряпичный Котик лежал в целости и сохранности дома, в кухонном шкафу.

Чуть позже дочь перестала тянуться к Тряпичному Котику. Ее новыми постоянными спутниками стали жираф и длинноногая лягушка. Но когда Отец решил, что Тряпичного Котика можно убрать на хранение в гараж, игрушка вернула благосклонность девочки и снова оказалась в центре ее внимания. Отец часто пытался представить лицо дочери, если она и Тряпичный Котик когда-нибудь воссоединятся.

Его больше заботила память о ней, чем собственное состояние, и он бережно хранил ее вещи рядом с собой, чтобы ни одна ее частичка больше не потерялась. Но когда он мысленно представлял количество людей, набившихся на этот остров, то понимал, почему его семья никогда не была приоритетом для полиции. Задумываясь о миллионах беженцев – ежедневно прибывающих гигантских шумных толпах людей с усталыми лицами – он осознавал, почему у властей никогда не будет времени искать одну четырехлетнюю девочку. И всякий раз, смотря новости, он понимал, почему так мало находят пропавших без вести – потому что их почти не ищут.

Чрезвычайное правительство заявило, что население Британских островов по-прежнему составляет девяносто миллионов. Другие утверждали, что их численность уже приблизилась к ста двадцати. В любом случае они с женой просто потерялись среди такого количества людей. Когда через год после похищения дочери он принял этот факт, то какое-то время просто сидел и молчал. Жена слегла и больше так и не вставала.

В первый год они с женой сделали сотни телефонных звонков, разослали тысячи электронных писем разным людям и организациям. Иногда они встречались с задерганными людьми, которые уделяли им немного времени. Фотографии девочки показывались по телевидению, а также появлялись на веб-сайтах. Телевизионные объявления шли несколько дней, в Интернете информация висела пару-тройку месяцев. Большую часть того, первого года Отец ходил и ходил, и показывал фотографию дочери всем, кого встречал, но этого было недостаточно. И пока он молил людей с обеспокоенными лицами о понимании, ему приходилось сталкиваться со многими другими несчастными, показывавшими фотографии в толпах прохожих, на улицах, в городах и деревнях. И во время своих походов он понял, что потеря дочери по-настоящему свела его с ума.

Он никогда не сможет ни адекватно описать кому-то глубину своего потрясения, ни выразить, насколько мучительно все прокручивать в голове вновь и вновь. Для этого не хватит никаких слов. И он пришел к выводу, что когда мозг вынуждают функционировать в таком режиме, тот просто ломается.

Два года их жизнь была связана исключительно с горем. Пропала не только дочь, вместе с ней у них забрали способность к счастью. Возможно, похитители об этом даже не задумывались – о коварных последствиях своих действий, об убийственном затяжном эффекте. А может, они пребывали в эйфории от осознания этого, и такая далеко расходящаяся рябь придавала им сил через странную ментальную алхимию нарциссизма. Если все так, то у него есть полное право уничтожить их.

Встав с коленей, Отец лег на кровать и свернулся клубком вокруг тапочек, Тряпичного Котика и футболки. А потом его затрясло.

Четыре часа спустя поступил звонок, которого он ждал. Поэтому Отец вытер лицо полотенцем и откашлялся из-за комка, который отложила в горле скорбь.

Общение было только голосовым, не визуальным. Скарлетт Йоханссон. Он будто силой воли заставил ее позвонить. И она дала ему информацию о следующем человеке, которого необходимо навестить. Сексуального преступника звали Роберт Ист.

3

Бунгало Роберта Иста стояло в дальнем конце тупика, за низкой оградой из котсуолдского камня[2]. Перед покрытым розовой штукатуркой фасадом и подъездной дорожкой из белого камня, между двумя рядами декоративных кустов лежала аккуратная лужайка с бурой засохшей травой. Деревянные жалюзи мешали солнечному свету проникать в окна. Ворота отсутствовали. В лучшие времена это, может, было бы нормально, но не сейчас.

В ходе разведки, сразу после звонка Скарлетт, Отец впервые взглянул на бунгало Роберта Иста. За три последующих дня, когда он проезжал мимо или наблюдал издали, на улице ничего не изменилось. Все машины стояли на своих местах. Опять же, в сухой листве палисадников ни одна ветка, ни один листик не сдвинулись с места, будто жара законсервировала все, словно на натюрморте.

В тупике было всего шесть домов, владельцы которых предпочли укрыться в этой лучшей части Кокингтона. С правой стороны расположились три приличного вида бунгало, все окна зашторены, жалюзи опущены. Спереди стояли два «мерседеса» и один «ягуар». На фасадах двух из трех домов виднелись маленькие стеклянные полусферы камер наблюдения.

По левую сторону улицы возвышались два бетонных таунхауса, к которым тянулись хрупкие ветви нависающих над ними деревьев, похожих на скелеты. Двухэтажные, застекленные строения с видом на море были врезаны в склон холма семьдесят лет назад. Балконы были пусты, окна закрыты. Но в здании по соседству с его целью кто-то явно любил наблюдать за восходом солнца, поскольку жалюзи гостиной на первом этаже были открыты. В черных окнах отражался широкий купол моря.

На двух уличных фонарях висели камеры. А еще он попадет на камеры домов, когда пойдет по короткой дороге. Но это была недостаточно веская причина, чтобы отказываться от задуманного. Отец больше не хотел тратить время впустую, поскольку воспоминания людей, с которыми ему необходимо было поговорить, постепенно стирались. Теперь время шло быстрее, и жизни, которые оно двигало вперед, наполнялись обломками мыслей и чувств. В мире случалось слишком много катастроф, которые необходимо было осмыслить, постоянно происходило что-то новое. Наступила эпоха инцидентов. В Девоне, на местном уровне, царил страх перед жарким летом, зимними паводками, эрозией утесов, размывом грунта, деградацией почвы, отключениями электроэнергии и казавшимися бесконечными притоками беженцев.

Небо из темно-синего становилось светло-голубым. Через час оно станет серебристым, ослепительно ярким и мозги начнут кипеть от жары. Когда Отец, перед тем как пройти пешком через деревья напротив тупика «Виктори Клоуз», припарковался улицей ниже и закрыл номерные знаки, уже было двадцать градусов. От нервозности и напряжения он вспотел еще сильнее.

 

Было четверть шестого, и, после того как Отец заехал на холм, он не увидел ни одного проезжающего автомобиля. В любом случае в городе сейчас не так много работы, и движение в этой части города было не особо оживленным. Здесь стояли дома тех, кому за шестьдесят и кому не нужно вкалывать, пока они не околеют где-нибудь между складских стеллажей или в поле. Здесь жили руководители старшего звена, отставные должностные лица и несколько мафиози, но по-настоящему крупных «акул» здесь не было. Эти обитатели так и не примкнули к «верхним двум процентам»[3], хотя и пытались. И в основном покинули рынок труда, чтобы в неумолимом и неизменном кризисе обрести такой комфорт, на какой только могли надеяться. Они терпели перебои с электричеством и диету из синтетического мяса с сезонными овощами, но по-прежнему вели образ жизни, недоступный большинству. У них все было в порядке. Они даже могли себе позволить патрулирование территории. Возможно, оно осуществлялось каждый час – в Торбее, например, предлагали такую услугу. Но в такую-то жару? Все службы испытывают трудности

То, что гражданам было почти невозможно заручиться в кризис помощью, тоже играло на пользу. Чувство коллективизма даже в лучших частях города казалось крайне зыбким. Люди слышали выстрелы и запирали двери, радуясь, что пришел не их черед. Во многих частях страны вообще мало кто знал своих соседей. Недоверие стало национальной чертой.

В то лето по всему городу пожилые бедняки умирали в своих постелях от теплового удара, и часто их обнаруживали лишь по запаху. От этого Отцу было не по себе, но такое положение дел имело большой плюс. В это время дня преступность была на низком уровне. Лихой народ бодрствовал по ночам и спал допоздна. Но только не Отец. Профессионалом он не был, но в кое-чем уже преуспел.

Он проверил свой набор: рюкзак на спине, иммобилайзер, маска и газовый баллончик в передних карманах армейских шорт – в прямом доступе для левой и правой руки. Отец надеялся, что управится до шести. Он посмотрел на часы. Отхлебнул водопроводной воды из бутылки, которую держал в заднем кармане. Низко натянул широкополую шляпу и надел солнцезащитные очки, чтобы скрыть верхнюю половину лица. В помещении он наденет маску.

Но пока он не мог направиться к бунгало и вместо этого решил отлить. В животе крутило, а трусы в районе пояса и между ягодицами взмокли от пота. Он слышал свое громкое дыхание, будто рядом стоял человек, страдающий астмой.

Дрожа от нервозности, он заставил себя мысленно представить свой подход к дому. Быстро и уверенно по прямой, вдоль левой стороны, ведущей к тупику дороги, лицо опущено. И не успел он принять решение выдвинуться, как ноги сами понесли его вперед.

Здания и деревья прыгали перед глазами, и первые десять футов асфальта дались его ногам нелегко. Все, чего он хотел, это упасть на колени.

Он очистил свои мысли от всего, кроме одной вещи – деревянной двери в конце улицы. Номер 3. Для кого-то это число было несчастливым.

4

Пока Отец двигался сквозь прохладный мрак бунгало Роберта Иста, казалось, что в каждой пустой комнате, будто произнося проклятие, гремел торжественный голос диктора новостей:

«После принятого в прошлом месяце Испанией, Италией, Турцией, странами Бенилюкса и Центральной Европы решения о повторном закрытии границ вновь образованное французское правительство также приступило к рассмотрению данного вопроса, утверждая, что территорию их страны вновь «наводнили беженцы». Президент Лемэр объявил сложившуюся ситуацию „неуправляемым и разрушительным гуманитарным кризисом“. Этот шаг вызвал ожесточенную критику со стороны скандинавского блока и Великобритании, последняя охарактеризовала такую политику как „способную привести к неисчислимым потерям среди самой уязвимой части населения планеты“. Лидер британских националистов, Бенни Принс, приветствовал эту новость и призвал британское чрезвычайное правительство последовать примеру Франции».

Радиоэфир уже давно сдался безжалостной круглосуточной литании, отрывкам из библейских историй об эпохальной гибели человечества. Многие считали, что лучше об этом не думать и жить одним днем. Отец никогда не относился к их числу. Сперва эти новости вызывали у него интерес, потом скуку и, наконец, утратили для него всякий смысл. Он старался подолгу держаться подальше от СМИ, но они, словно коммивояжеры с их каталогом отчаяния, становились все навязчивее. Перезагрузи и запусти заново.

Это был конец короткого обзора международных новостей, ничего срочного и выдающегося. Все лето мысли британцев черным дымом затягивала тревога о лесных пожарах в Европе. По крайней мере, громкость передачи должна была заглушить треск стекла, стук его коленей об деревянную поверхность в кладовке и шум, когда Отец опрокинул корзинку с бельевыми прищепками и уронил на линолеумный пол три пластиковые бутылки с моющим средством. Сигнализация тоже не сработала, что означало, что этим утром ему никто здесь не помешает. В этом доме жил самонадеянный человек.

На кухне Отец надел маску и перчатки: белое лицо из фильма ужасов дополнили резиновые осьминожьи руки.

На сушке он заметил единственную тарелку и кофейную кружку. Затем быстро прошел в коридор и остановился, пытаясь расслышать сквозь звуки радио какое-нибудь движение.

Ничего.

Войдя в столовую, он посветил фонариком на стены и сразу же понял, что здесь давно никто не ел. Все было затянуто слоем пыли. Когда-то Исты держали собак – двух спаниелей. Их фотографии покрывали стену, доминирующую над давно не использовавшимся обеденным столом с кожаными креслами на шесть персон. В свое время жена Роберта Иста, Дороти, увлекалась глазурованными керамическими статуэтками: маленькие девочки с фонарями и щенками, мальчики с пастушьими посохами, балерины и большеглазые котята. Их блестящие лица были невинны, легкомысленны и казались неуместными, учитывая то, кто сейчас остался жить в этом доме.

Дороти не стало шесть лет назад. Она дважды успешно лечилась от рака, но в 2047-м грипп скосил тех, кто был старше шестидесяти. Однако ее фигурки людей и домашних питомцев по-прежнему теснились на полках застекленного шкафа между фарфоровыми тарелками и разными безделушками – либо в память о женщине, либо по причине лени вдовца. Блестящие человечки в блаженном изумлении смотрели на незваного гостя в маске. У всех нас есть свои сувениры, – признал Отец, но как долго мы должны хранить их, если память – это лишь еще одна вещь, способная нас сломать?

Он вышел из комнаты и двинулся по коридору, разглядывая фотографии на стенах. Роберт и Дороти сидят за капитанским столиком на круизном лайнере – загорелые лица, бутылки вина и настоящая курица.

Отсутствие детей в семье Роберт восполнял другими способами. Жаль, что собак одинокому вдовцу было недостаточно, иначе Отец не находился бы здесь в полшестого утра с газовым баллончиком в руке.

Некогда элегантная гостиная производила угнетающее впечатление – из-за закрытых жалюзи сейчас здесь царил подводный сумрак. Возле мягкого кресла, оснащенного пристегивающимся обеденным подносом, примостился небольшой диванчик, которым, судя по виду, почти никто не пользовался. Рядом стояла белая пластиковая тележка на колесах с пузырьками и упаковками лекарств, среди которых лежал пульт от телевизора. Кресло Роберта стояло перед большим настенным медиацентром. Этот дом определенно нагонял тоску, хотя парень, даже после того, что он сделал, успел разменять уже седьмой десяток.

Со слов помощницы Отца, Скарлетт Йоханссон, Роберт Ист был человеком, движимым своими аппетитами. И Отец считал, что и слава богу, что большинство людей не разделяют подобные аппетиты. Но Роберт потратил много времени и усилий на удовлетворение своих желаний. Когда полиция, наконец, нашла время для расследования в отношении мистера Иста, они узнали о его опыте обмана и соблазнения детей. Местонахождение Роберта в тот день тоже было подходящим.

Скарлетт сказала, что Роберт никогда не подозревался в похищении его дочери, поскольку не было никаких улик ни против него, ни против кого-то еще. И поскольку у него имелось алиби, благодаря которому его исключили из круга подозреваемых во время короткого расследования в 2051-м. Роберт всегда умел обеспечить себе алиби. Но иногда его амбиции превышали его способность оставаться незамеченным.

Скарлетт была недовольна тем, как велось следствие два года назад: один-единственный полицейский допрос Роберта Иста относительно похищения малышки. Время, рабочая сила и ресурсы были в дефиците во время беспорядков в Торбее в 51-м. В 53-м их стало еще меньше. Отцу неоднократно повторяли, что ситуация критическая. Постоянно. Но его маленькая дочь была для него важнее всего, и этим утром Отцу нужно было лишь удостовериться, любыми средствами, что Роберт Ист не тот, кто ему нужен.

1Перевод О. Сороки.
2Желтый известняк, который после выветривания придает зданиям красивый медовый или золотой оттенок.
3Верхние два процента мирового населения, в чьих руках сосредоточено максимальное количество денежных средств и материальных ценностей.